И все мои девять хвостов - Мила Коротич

набор с детсадовскими мишками. А вот окна так же часто менять не могли, и сколы на углах оставались года два, пока не вошли в моду тройные стеклопакеты и мама сумела наскрести денег на замену окон.

А как все хорошо начиналось! И сданная на повышенную стипендию сессия, и объявленная уже премия на работе, и фамилия в списках прошедших первый отборочный тур на заграничную стажировку. И если бы не эти собачьи царапины на лице! Но Саша поклонилась, как того требовал рабочий этикет в «Серебряной луне», и пошла, вся заледенев внутри. Насмешки и сплетни обеспечены…

Леська, устыдившись приступа своей «медвежьей болезни» днем, весь вечер даже немножко заискивала перед Кислицкой. Но даже если к этому добавить премию от Ши Тяна, все равно не хватило, чтобы успокоиться после ехидства и замечаний по поводу расцарапанного лица, торчащих скул, раскосых глаз и полного отсутствия груди в девятнадцать Сашиных лет.

Вот пора бы уже привыкнуть к свой азиатской внешности – она же с тобой с рождения, а все же больно! И в школе было больно, и сейчас. Никто не называл Сашу Кислицкую «фарфоровой куколкой» или «китайской феей». Почему-то предпочитали совсем другие эпитеты все детство. «Якудза» и «китаеза» – самые милые из них. «Интернатница-задница» – еще тоже безобидное. Хотя она совсем, совсем не помнила своей жизни до Некрасовки, до домика с белыми ставнями и забором из зеленого штакетника по улице Орловской, 13. И в садик Саша ходила оттуда, и в школу, и в институт потом уехала оттуда же поступать.

И плакала очень в садике, когда вдруг поняла, что ей не достались ни мамины синие глаза, ни папины серые. «У тебя – черные, вот, держи карандаш. Исправь свою картинку, – велела девочке воспитательница на занятиях по рисованию. – Художник должен рисовать правду!»

Саша ревела от обиды, и даже рисунок, отобранный на областную выставку, и коробка конфет как приз за него не утешили до конца. Она не такая, как все вокруг, не такая, как мама и папа. Неродная, как она потом как-то тихо поняла. Самого разговора об этом она тоже не помнила.

Приемные родители не знали, как девочку утешить. Говорили только: «Давай сдачи!» Но попробуй тут «дать сдачи» целой кодле матерящихся сельских мальчишек, когда ты одна… и вот-вот случится что-то. Но, к счастью, в последний момент всегда появлялся кто-то из взрослых и ничего действительно плохого не случалось. И еще Саше всегда удавалось увернуться от комков грязи в спину.

Она стала старше, и вроде полегчало – или односельчане попривыкли. А в городе, куда уехала учиться, Кислицкая думала, что уж тут-то всем будет все равно, а подковырки опять начались. Но здесь гнобили уже за интеллект. Мало кто на ее факультете охотоведения принес из школы аттестат с оценками выше тройки, а у нее оказалась аж серебряная медаль.

Сначала Саша думала, что это просто трудности адаптации, но оброненные в ее присутствии фразы типа: «Даже косоглазым ясно, а ты тупишь! Дай ему на лапу!» – были словно тот самый ком грязи, от которого не успеваешь увернуться. Словно удар в спину. А наотмашь било тут же произнесенное в лицо типа приветливое: «Привет, Аниме!» Мама учила ее не обращать внимания на колкости: «С чего ты взяла, что это они про тебя?!» Но гордого молчания не получалось. А кротость местные не оценили.

Даже мода на К-рор не помогла. Потому что нужны к азиатской внешности еще и умение нести себя как звезду, и шмотки модненькие, а не тихий нрав и нецелованность.

В общежитии Саша жить не смогла, стала работать и снимать времянку в частном секторе у подслеповатой старухи Михалны. Повышенная стипендия, зарплата официантки, и папа с мамой кое-что подкидывали из продуктов – если не шиковать и готовить самой, то прожить вполне можно. Закрыть дверь ото всех и прожить, не глядя в зеркало.

Под окном времянки сейчас как раз цвела слива. И лепестки падали на крашенный водоэмульсионкой подоконник. Туда, домой, Саша и направлялась после смены, закончившейся затемно. Влажный северный ветер задувал под куртку. «Собьет все лепестки со сливы и с окна! Ну что за день!»

Прийти бы скорей туда, закрыть дверь на крючок, заварить на газу чаю и, не включая свет, смотреть, как падают лепестки в лунном свете, пока невыносимо не захочется спать.

Фонари в частном секторе традиционно не горели. Зато луна светила вовсю, пряча в густые тени дневные огрехи людской недоустроенности. Сегодня Саша не могла успокоиться. Попробовала по дороге еще раз дозвониться маме и разозлилась даже. Ни одного деления на датчике приема сигнала! Ни одного!!! Двадцать первый век, областной центр! Граница с Китаем недалеко – там даже у нищих «Вейсинь»[2] есть, и милостыню им по QR-кодам подают, а тут двадцать минут пешком по частному сектору, и нате вам – нет сигнала! Зла не хватает и нервов!

Сколько желчных замечаний Кислицкая слышала о том, что она нашла уже свое место и зачем ей, с ее данными, в институт. Официанткой или на поле – перец пропалывать. Потому как время челноков[3] и «фонарей»[4] давно прошло, а для азиатской модели она не вышла рож… ростом. Какими злыми бывают люди к тем, кто не похож на них! И надо бы завтра заболеть, не пойти на работу, потому что они придут еще и завтра. «Ты завтра работаешь? Отлично, мы завтра тут отметим сессию. Чаевыми завалим! На год вперед лапши себе купишь!» И все это было сказано с притворной заботой.

И мама тоже хороша: не перезванивает, на «Вотсап» не пишет, сообщения не шлет, «Скайпом» перестала пользоваться уже месяц как – что случилось-то?! Эти тревога и паника созрели в Саше, чтобы перерасти в истерику. Надо срочно взять себя в руки, чтобы не «поплыть» прямо здесь…

– Не пойду на работу завтра! – решила Кислицкая. И сама удивилась своим мыслям. И даже как-то легче стало, спокойнее. – Отпрошусь и пойду с провайдерами разбираться, где моя связь, за что я им плачу…

Прижав сумку покрепче к груди, она быстрее зашагала по привычным неосвещенным колдобинам.

Вот так же Саша шла здесь вчера, когда все пошло наперекосяк, в том числе и ссадины на лице появились.

Тогда вдруг из проулка прямо под ноги ей бросилось что-то серое и визжащее. Щенок сбил ее на землю и сам полетел кувырком, громко