Шаги в глубину - Сергей Цикавый

«Ты моя умничка», — сказала мама.

«Я тобой горжусь», — сказала мама.

«Твой отец был великим человеком», — сказала мама.

Она всегда что-то такое говорила, и плевать, что я — офицер с высшим доступом — так и не нашла в базах ни одного выдающегося человека по фамилии Люэ. Наверное, если бы мама не сошла с ума, выдумала бы что-то о партеногенезе.

Я сидела в парке, смотрела, как нарисованное солнце блестит сквозь нарисованные деревья, и думала о том, кто я. Безотцовщина, гражданка третьего ранга, рыжая коза. Подданная Первого Гражданина. Капитан фрегата «Тиморифор».

И просто кукла.

Я ведь когда-то плакала над вьюнцом, уколовшим лапку. Смешной такой волосатик был. И рисовала я только в теплых тонах. И по курсопрокладке не любила решения, где требовалось жертвовать экипажем, даже разрыдалась над задачей, в которой не было иного ответа.

А еще я никогда не колебалась, выбирая средства на тренировках. Три дня лазарета для спарринг-партнера? Выговор? Я же победила! И спасательные капсулы я тоже расстреливала без сантиментов. Потому что они проиграли, vae victis — и все дела.

«Ну и где ты теперь, Алекса? Кто ты?»

Прав господин психодинамик Бюлов. Жить да радоваться: устроила случайную гекатомбу — и ни в одном глазу. Подумаешь, четыреста девяносто три живых существа.

* * *

Я стояла перед дверью шефа и тянулась к ручке. Даже когда я войду туда, еще не поздно все отменить: можно сказать, что зашла просто так, ага. Я у шефа в любимицах еще с космоходного. Опекун, наставник, обаяшка.

И не надо вот этого. Женщиной я не с ним стала.

— Разрешите?

— А, Алекса.

«А, Алекса». Все как всегда. Всего лишь еще один день.

— Садись.

— Спасибо, сун цу Хименес.

Улыбается. Он чертовски обаятельно улыбается, от такого тлеешь еще долго после того, как улыбка ушла, и нет ее в помине. Хотя когда это у адмирала Франциска сун цу Хименеса, юного гения и героя, не было улыбки?

Даже жаль его огорчать.

Он еще улыбается. В кабинете кружит тонкая нотка одеколона — что-то такое на грани фола, знаете, когда начинаешь думать о женских духах. Здесь есть серверный шкаф — Мономиф в полутораметровом ящике. Есть модель «Тикондероги», крейсера, на котором Хименес вырезал пол-эскадры сцинтиан, — какой это был маневр! Титул «сун цу» штабным просиживанием не зарабатывают.

Это, словом, кабинет шефа — без двух минут бывшего шефа.

«Никаких двух минут, соплячка».

— Вот.

Я потянулась через стол, но он уже все понял, потому что бумажки тут были только одного вида. Пусть и редко такое писали.

— Александра… Это из-за того происшествия?

— Я так не могу, сун цу Хименес.

Ему — можно. Остальным — хрен.

Он думает. Ему сейчас тяжело. Или нет? Может, он все просчитал, а сейчас смотрит с такой тоской, чтобы потянуть время, и на самом деле прикидывает, как он меня раздевает. А может, думает, что у него половина личного состава — юные гении, которых учили допрашивать, догонять и убивать, а вот просто жить — нет, не учили. Может, он, умница, сейчас вспоминает, что далеко не все забивают себе мозг фанатизмом и преклонением. Может, он тебя не раздевает, а больничное белье на тебя мысленно примерил.

«Ну, давай, Алекса, накрути себя. Давай».

— Я не буду тебе рассказывать о потере гражданства.

Франциск потянулся за сигаретами. Франциск почесал лоб пальцами, между которыми торчала мерзкая никотиновая палочка. Франциск был гениален. Он шлепнул по клавиатуре и встал. Стена таяла, поляризовалась, и там появлялся город. Светящийся, мерцающий сильно вогнутой линзой — классический город-амфитеатр. Почти классический, потому что это столица Империи Мономифа.

— За пределами конторы от себя не убежишь.

Не оглядываясь, он указал рукой куда-то влево. Дым послушно поплыл за сигаретой.

— Вон там космопорт: можно улететь с Нуклеуса. Хотя погоди… — без всякого намека на «вот только вспомнил» сказал Хименес. — Без гражданства тебе билет не продадут. То есть продадут, но для начала вывернут наизнанку.

О том, что женщины, как правило, оставались после такого без яичников, он, конечно, умолчал. Ну и спасибо, я в курсе. Медицина у нас хорошая, для граждан сделает все за счет не-граждан. Вернее, за счет частей не-граждан.

— Трущобы? Пожалуй. Там, Алекса, нужен профи, всегда нужен.

Да. Я могла стать ганслингером, певичкой, шлюхой, аналитиком при боссе. До первой облавы на тех, у кого ай-кью выше семидесяти.

Впрочем, это мы все мечтаем. Из этой организации уходят с очищенной памятью, и я буду долго вспоминать свои умения. Возможно, даже дольше, чем проживу. «Стоят ли эти несколько сотен тушек такого?»

Самое милое, что ответа я не знала.

— Ты понимаешь, что я не смогу о тебе позаботиться?

«Хименес такой классный!» — вспомнила я сама себя времен космоходки. Мне тогда казалось, что я его люблю без памяти, но это пока не выяснила, что таких дур — тысячи, а я слишком хотела быть единственной.

«Ты самая лучшая, доченька».

Тогда я стала мечтать об отце. О таком отце, как герой Второй войны за Мицрах. Ну право же, мама говорила, что мой отец — выдающийся? Говорила. И пусть по Франциску сун цу Хименесу сохнут дурочки. Или текут — это уж смотря по мере идиотизма.

А я буду гордиться вами, адмирал. А вы — мной.

«— Оверсан при этих данных перехвата сэкономит полтора нанограмма сверхтоплива в секунду…

— Кадет Кальтенборн, вы сами додумались?

— Так точно, господин контр-адмирал!»

Пора мне вас наконец разочаровать, Франциск.

— Я все понимаю, сун цу Хименес.

— Послушай, Алекса…

— Не хочу. Подпишите это.

Я не только коллег и задержанных строить могу — я могу начальнику дерзить. Я могу все, и ничего не почувствую.

— Александра.

Хименес сел в кресло, стена зарастала благородным мрамором, и мы снова играли в гляделки. Хотите сыграть в гляделки с кумиром отрочества? Не советую, это разочаровывает, потому как вспоминаешь одно, а видишь другое. В памяти герой при кителе и сиянии, а перед глазами усталый немолодой интриган, кабинетный вояка с цепким взглядом.

«Как же это вас так, Франциск? Что вы почувствовали при этом?»

— Да, сун цу Хименес.

— Сделаем так. Ты идешь в отпуск.

— Отпуск?!

Это как всадить в реактор пакет, когда еще прошлый не прогорел. Это как… Он что, не понял ничего? И он тоже — не понял?