Причуды богов - Елена Арсеньева

Она очутилась в просторной комнате, ничем неотличающейся от всех других почтовых станций, на которых приходилось ей бывать.Гитара на стене – развлечение начальниковой дочки, жены или приберегаемая длязабавы господ проезжающих, – перекрещенная со старопольским орудием славы– карабелею [3]; на окнах – нарядные розовые фуксии,похожие на куколок в кокетливых юбочках; в рамках под стеклом – гравированныепортреты великих шляхтичей, среди которых непременная принадлежность всякогопольского дома – изображение великого гетмана Яна Собеского, по прозваньюSavitar [4] Речи Посполитой, чье имя в веках наводилострах на неприятелей. Тут же висела книжная полка, а на ней аккуратнойстопочкой – газетные листы Дмушевского, примерного летописца каждого дня икаждого события Варшавы, – «дела веков, дела минуты». В затемненномуголочке висел еще какой-то портрет, и Юлии понадобилось изрядно приглядеться,чтобы его разглядеть. К своему немалому изумлению, она увидела изображениеНаполеона I и приподняла брови. Не больно-то это прилично: подданным Российскойимперии иметь на видном месте первого российского супостата! Впрочем, Юлияотлично знала о слепой преданности поляков Корсиканцу, обещавшему возродитьВеликую Польшу, а вместо этого ввергнувшему ее в новые распри с могущественнойРоссией. Во многих домах годами хранились такие портреты, сделавшись уже болеепредметом украшения, обстановки, нежели культа, а потому на них суровореагировали только старые служаки, еще не забывшие горячих схваток сфранцузской армией, вроде… Нет, об этом лучше и не задумываться!

– Чего изволите откушать? – захлопоталначальник станции. – Цыплята, раки, спаржа?

– Да! – воскликнула Юлия, вмиг забыв обовсем и чувствуя только, как ужасно проголодалась. – Цыплята, раки, спаржа– и скорее, скорее!

Хозяин позволил себе понимающе усмехнуться.

– Юзефа, подавай на стол! Аннуся, помогиясновельможной пани!

Явилась чернобровая дородная хозяйка, бывшаячуть ли не вдвое выше супруга, присела в поклоне и принялась с проворствомфокусника метать на стол кринки, блюда, тарелки, от которых шел дразнящийаромат вкусной, горячей еды. Прибежала молоденькая девушка, верно, дочьхозяина; сделала хорошенький книксен и с благоговением приняла у Юлии салоп начерно-бурой седой лисице, покрытой серым атласом. Юлия заметила, что девушка намиг зарылась в душистый мех, а когда подняла закрасневшееся личико, в ееголубых глазах сверкнула откровенная зависть.

Какое-то мгновение панны мерили друг другавзглядами. Обе они были высоки, стройны, светловолосы, свежи и румяны, толькочуть раскосые, приподнятые к вискам глаза Юлии имели грозный серый оттенок, абольшие, по-детски круглые глаза Аннуси отсвечивали голубизной незабудок. И еще– скуластое лицо Юлии имело черты тонкие и четкие, а личико Аннуси не утратилодевчоночьей припухлости щек.

Хозяйка наконец заметила, как беззастенчиводочь разглядывает высокородную гостью, и возмущенно дернула Аннусю за юбку:

– Ну, чего стала, гультайка?! [5]

Дивчинка унеслась как вихрь, и Адам, с явныминтересом наблюдавший за безмолвным поединком, повел Юлию к столу.

Они сели – и Аннуся вмиг была забыта. Осталосьлишь восторженное созерцание и блаженное осязание отлично поджаренных,золотистых цыплят, с выступившими на их крылышках капельками жира, в обрамлениизеленых палочек чудесной спаржи. Было что-то невыносимо возбуждающее в том, какАдам с Юлией сидели на разных концах стола и ели, не сводя глаз друг с друга,враз беря то по палочке спаржи, то по белому, сладковато-солененькому кусочкураковой шейки; было что-то почти любовное в совместном движении их губ, языков,дразняще облизывающих губы… А когда Юлия взяла изрядную, толстую цыплячью ножкуи поднесла ко рту, ее вдруг посетило неприличное воспоминание о том, как однадевочка у них в институте благородных девиц говорила другой девочке, а та –третьей… и в конце концов дошло до Юлии, что, когда мужчина и дама ложатся впостель, некоторые особы ласкают своих любовников особенным, изощренным,диковинным способом, целуя ту часть их тела, о существовании которой воспитанныедевицы не должны были даже подозревать. И сейчас ей представилось, как онапозволит себе с Адамом все-все, даже самые опасные ласки, только бы их страстьне знала предела!

Запах свежего, только что испеченного хлебадурманил пуще всякого вина, хотя и его подать не замедлили. Юлия испугаласьбыло: всякое с нею случалось, даже горькие черные пахитоски пробовала украдкою,но чтобы пить вино?! Потом она подумала, что начало взрослой, самостоятельнойжизни необходимо пышно отпраздновать, и отчаянно махнула рукой начальникустанции, стоявшему с бутылкой неподалеку. Однако не судьба ей была нынчепознакомиться с изобретением Бахусовым, ибо едва лишь хозяин взялся за пробку,как топот копыт и истошный лай со двора возвестили о прибытии новых гостей, и черезминуту, не успел станционный смотритель, по обычаю, выскочить на крыльцо, вновьприбывшие уже вошли в залу.

* * *

– Не дело, не дело, пан Тадек! Ветчина у вас,гляжу, еще по двору ходит в первозданном виде, да и жареный цыпленок вонкудахчет! – воскликнул с порога один из гостей, высокий статный мужчина втолстом, видимо, очень теплом плаще с пелериною, сняв мягкую дорожную шляпу,резко тряхнув смятыми волосами, от чего они взлетели и сразу улеглись надо лбомпышной темно-русой волной. – Мир вашему дому!

– Патер ностер… – восхищенно прошепталначальник станции, устремляясь вперед с радушно простертыми руками, в одной изкоторых была зажата бутылка, что выглядело весьма комично. – Патер ностер,Матка Боска! Да ведь это пан Зигмунд! Да нет, быть того не может! Мои очи лгутмне!

– Полно вам клеветать на свои очи! –улыбнулся названный паном Зигмундом, и улыбка эта вызвала восторженное сияниена пышном лице Юзефы и прелестном личике Аннуси.

От любопытной Юлии не укрылось, как расцвела изасияла девушка, как она стиснула на груди руки почти в молитвенном восторге.Весь облик ее столь явно рисовал картину первой, нежной, самозабвенной любви,что Юлия уже внимательнее пригляделась к сему пану Зигмунду, тем более что этотчеловек был из тех, кто сразу обращает на себя внимание окружающих изавладевает им всецело. Он как бы заполнил собою всю немалую станционнуюгорницу! И не потому только, что был высок, широкоплеч, изящен и проворен вдвижениях; не потому только, что его светлоокое лицо имело запоминающиеся, мужественные,красивые черты. Он обладал силой, которая поражала более, чем красота: силойвождя, заводилы, впередиидущего, на которого взирают почтительно и восторженнопоследователи, готовые по первому мановению его руки ринуться бог весть куда!На подвиг! На бой! На смерть!