Как нам живётся, свободным? Размышления и выводы - Анц ИМ

Главной и вполне очевидной приметой в слове и в понятии свобода при оперировании ими в их полноте оказывается то, что их широчайшая смысловая содержательность как бы постоянно выскальзывает из «оболочек», в которых они находятся, и витает — уже за пределами реальной действительности.

Сознание не способно в достаточной мере проникнуть в их глубины и не находит там опоры, чтобы вести себя уверенно и верно, ввиду чего лишь с очень большим трудом и только в некоторой, незначительной доле удаётся рассмотреть и «принять» их к использованию да и то не всегда.

Здесь, безусловно, даёт о себе знать «упакованная» в слове свобода запредельная обобщённость его понятийного смысла, когда он воспринимается неконкретно, лишь приблизительно, условно, «открываясь» нам в нечётких, плавающих, неопределённых значениях и разновидностях. Которые легко совмещаются одно с другим, смешиваются в разных комбинациях или все вместе, постоянно провоцируя ошибочное в их постижении и в формулировках.

В общих рассуждениях о свободе есть поэтому необходимость иметь её в виду не только как понятие, как единицу языкового пласта. Понятийное в любом слове не появилось бы, не будь оно востребовано в ходе человеческого общения — как опыт, приобретаемый в историческом процессе. Ясно, здесь речь может идти только о сравнительно небольшом отрезке мирового времени.

Но — свобода предрасположена быть всегда, конечно, не сама собой, как не относимая ни к чему и не связанная ни с чем, а непременно в виде свойства чего-то существующего.

Она «должна» возникать одновременно с возникновением чего-либо материального или духовного и так же одновременно исчезать с их устранением или превращением во что-либо другое. Следовательно, очень важны нюансы её проявляемости в тех «природных», универсальных особенностях, которые не зависят от её восприятия людьми и от их внимания к ней.

В данном случае надо говорить о свободе прежде всего — в её состоянии. Это очень важная ипостась её бытования. Ей она присуща и является обязательной. В преломлении через интересы к свободе отдельных людей и всего человеческого рода, то есть при таком положении, когда оно, состояние, как и сама свобода, «обнаруживается» исключительно под воздействием работы мысли, это значит, что ею, этой «вещью» обусловлены формы всего, что может возникать из наших представлений и закрепляться в сознании, — материального, духовного и чувственного.

Обладая знанием о колоссальной мыслительной мощи нашего мозга (в обычных условиях он нас, как правило, не подводит), можно смело утверждать, что ни один предмет, явление, аффект, процесс и проч. не может иметь какой-либо действенности или хотя бы предполагаемой определённости вне состояний свободы; в каждом конкретном случае это выражается знаковой индивидуализацией — своей мерой или степенью свободности; и только через такие «меты» возможно уяснение нами представляемого на формальной, а не отвлечённой основе.

Если же свободу, как термин, выражающий абстрактное, а также — как состояние, в котором она пребывает, от нашего сознания отстранить, то выйдет лишь то, что они там-то и там-то есть, возникают или сходят на нет, но — как нами не обнаруженные и как бы только ждущие, кто воспринял бы их, будучи способен мыслить и справляться с такого рода абстракциями. Логика нам подсказывает, что из-за этого «остаются ни с чем» предметы неодушевлённые и живые, но не обладающие функцией мышления, как человек, то есть — абсолютно всё, кроме человека.

Огромная, запредельная степень обобщённости, какую мы находим в слове и в понятии свобода, стало быть, по-своему характеризует её — как явление, неотделимое от окружающего вселенского мира и согласуемое с ним. Постичь её в таком качестве задача не из лёгких, и здесь, чтобы не терять её из виду, оперируют ею как субстанцией — «величиною», где содержание предметности выражено без каких-либо границ по смыслу.

Практика вынуждена считаться со столь зыбким и неотчётливым «объектом» по той причине, что структура обобщения в нём, выражающая колоссальные возможности нашего ума, приобретает новое, дополнительное очертание, получая прибавку в виде «венца» или верхнего «слоя», а «ниже» размещается её же «слой», где кое в чём свобода всё же доступна для нашего понимания.

Как «выглядит» обобщение, скажем, в понятии стол? В нём предметность обозначена указанием на его конкретные размеры, цвет, название материала, из которого он изготовлен, и т. д. Без их упоминания стол хотя и существует в уме, но всего лишь как обособленный знакомый символ. Ощутить его вещественность через наше восприятие невозможно. Также нельзя обобщению, которое есть в понятии «стол», придать более широкий смысл. Никакого «восхождения» «наверх» здесь не следует. Нас такой оборот удовлетворяет вполне, и мы тут ни на что не претендуем, в то время как в отношении понятия «свобода», с его субстанциальностью, имеет место наш прямой интерес к ней, можно даже сказать: спрос.

Тут и пристрастные или нейтральные суждения о смысле, который умещается в слове «свобода», и споры, мнения о том, как стать свободными, и многое-многое другое. Ввиду чего каждый отдельно или с кем-то прилаживает свои заключения к своему или к уже устоявшемуся общему для населения земли пониманию жизни, происходящих вокруг событий, самих себя.

В лавинах таких осмыслений, часто противоречивых, как раз и возникают проблемы, вынуждающие всех нас постоянно искать пути более-менее достаточного постижения свободы в её нескончаемых значениях.

Осмысления с целью приблизиться к истине, как видим, крайне для нас важны и необходимы, хотя нельзя сказать, что мы горим неким особым желанием знать, как «устроена» свобода в её субстанциальности. Этого, конечно, нет. Нас по преимуществу влечёт к ней то, чем она является в своём нижнем «слое», когда с нею увязываются наши обычные (самые простые, на бытовом уровне) или политические и социальные (более широкие) представления о независимости.

Оказавшись в этом «месте», мы часто вроде бы находим искомое, но оно опять не способно полностью удовлетворить нашу взыскующую любознательность. Независимость от чего? От кого? С кем и для чего? И т. д. Вопросы озадачивают и вызывают подобие растерянности, если не сказать шока.

О том же, что тут мы должны иметь дело с устойчивым представлением о мере зависимостей, в виду которой всё, что существует, находится обязательно в связи с чем-нибудь, и речи не заходит, или если и заходит, то очень редко, поскольку при дальнейшем углублении в эту, «следующую» сферу, размывается или даже целиком утрачивается смысл уже и самой свободы — в её не только нижнем «слое», но и в субстанциальности…

Какие бы, однако, трудности на этом пути познания перед нами ни возникали, нам не к лицу было бы из чистого каприза взять