Как нам живётся, свободным? Размышления и выводы - Анц ИМ

и строгих ипостасях, как поведение, поступки человека, одного или массы, даже в намерениях, ими «двигая» и даже «повелевая», «подстёгивая» их, чем она очень часто и привлекательна и крайне опасна одновременно.

Известна, в частности, прошедшая в Стокгольме в январе 2023 года очередная публичная акция лидера правоэкстремистской партии «Жёсткий курс» Расмуса Палудана — сожжение Корана. Палудан, лично сжигавший священную для мусульман книгу, назвал этот совершённый им поступок данью свободе слова…

И всё это — из-за её необъятной значимости, из-за её признавания величиною несообразной какой-либо мере, абсолютной.

Нельзя не посочувствовать политикам, работавшим над проектом конституции США — документом новейшей юриспруденции, где с целью учредить и закрепить права граждан употреблено ёмкое и, как могло казаться, прекрасное по значимости слово «свобода» — в его связке с благами от неё, — в то время, правда, лишь в преамбуле указанного документа. Что следовало под «свободою» понимать и как её истолковывать, тогда никаких пояснений в тексте конституции не приводилось.

Для разработчиков проекта тут, вероятно, был некий тупик, из которого не находилось выхода. Они не знали, что собою может представлять заманчивое поименование того желанного многозначного богатства, которым должно обеспечиваться пользование предоставлявшимися правами. У них перед глазами явно витал призрак — его суть никак не сформулируешь, чтобы он устойчиво работал, как выражающий право, и было понятно, что он «показывает».

По принятии конституции слово «свобода» так и осталось нераскрытым через пояснение.

Это был далеко не лучший, скажем так, вариант для условий применения необычного по концептуальности документа — основного закона, где умещалась функция его прямого действия при рассмотрении исковых заявлений в суде и в иных обстоятельствах урегулирования жизни общества.

Замешательство разработчиков повторилось, когда вскоре они взялись манипулировать свободою слова. Оно, это словосочетание, внесено в одну из поправок к конституции США, объединённых в известный Билль о правах. Опять же и его оставили нераскрытым через пояснение — как его надо понимать.

Речь в таких случаях идёт о так называемых дефинициях, точнее говоря, — об их отсутствии, когда они — крайне необходимы.

Досадные упущения легко теперь списать на эйфорию, которой было, видимо, в достатке или даже в избытке в то далёкое уже время — как в народе, так и в конгрессе Соединённых Штатов.

Ведь и свобода, и свобода слова принимались как нормы государственного права ещё когда в стране существовало рабовладение. Оно было ощутимо хотя бы по составу представителей, работавших над текстом проекта конституции: те, кто представлял рабов, считались (при подсчётах «за» и «против» в процедурах голосования) каждый не за целого человека, а всего лишь как его три пятых!

При столь грубых жизненных реалиях свобода, как маяк для политики и возможных радикальных преобразований в социуме, могла, что называется, пьянить воображение…

Но только ли в эйфории дело?

Можно вспомнить, как непросто было разобраться со свободой ещё в древней Греции, где также существовало рабство. Ей и там не удосужились дать толкового объяснения как норме государственного права, представить её на всеобщее обозрение в чёткой формулировке — что под нею нужно понимать.

Ясно, что и в ту далёкую эпоху необычайная восторженность по отношению к новой правовой ценности зашкаливала в обществе.

Платон в его работе «Государство», рассказывая о гражданах, своих соплеменниках, воспринимавших это мудрёное лакомство с энтузиазмом и возбуждением, по-своему глубоко и в живых красках запечатлел наблюдавшееся в полисах явление эйфории.

Тогда никто не медлил с похвалами самим себе, вкусившим свободы и надеявшимся увидеть своё будущее в некоем существенном перерождении, обновлённым и как бы уже совершенно «правильным», хотя ещё и не узаконенным, или — в сравнении с этапом первого к нему привыкания.

…это будут люди свободные, — читаем у названного философа, — : в государстве появится полная свобода и… возможность делать что хочешь.

…

…это самый лучший государственный строй.

…

…При нём существует своеобразное равенство — уравнивающее равных и неравных.

…

…из олигархического человека получается демократический.

…

…заметив, что акрополь его души пуст, захватывают его…

…

…В убеждении, что умеренность и порядок в расходовании средств — это деревенское невежество и черта низменная, они удалят их из своих пределов, опираясь на множество бесполезных прихотей.

…

…человек живёт, угождая первому налетевшему на него желанию…

…

…только и слышишь, как свобода прекрасна и что лишь в таком государстве стоит жить тому, кто свободен…

…

…государство… опьяняется свободой в неразбавленном виде, а своих должностных лиц карает, если те недостаточно снисходительны и не предоставляют всем полной свободы…

…

…при таком порядке вещей учитель боится школьников и заискивает перед ними, а школьники ни во что не ставят своих учителей…

…

…душа граждан становится чувствительной даже по мелочам: всё принудительное вызывает у них возмущение как нечто недопустимое. А кончат… тем, что перестанут считаться даже с законами — писаными или неписаными — чтобы уже вообще ни у кого и ни в чём не было над ними власти.

…

… — начинаются обвинения, судебные разбирательства, тяжбы.

…

…тиран… вырастает именно из этого корня…

…

…стать тираном и превратиться из человека в волка…

…

…раз народ породил тирана, народу же и кормить его и его сподвижников.

(П л а т о н. «Государство», книга восьмая. В переводе А. Егунова. По изданию: «Государство. Законы. Поли-

тик». «Мысль», Москва, 1998 г.; стр. 310–325. — Фрагменты текста приводятся с сокращениями).

Разве не впечатляет?

Очень странно то, что американские выборные лица смогли отмахнуться от столь жёстких предостережений и констатаций, пришедших к ним спустя две с лишним тысячи лет и широко им известных, — хотя бы из энциклопедии французских просветителей ХVIII века. Они будто и не собирались дать внятного объяснения термину «свобода». А при вводе в оборот и в законы термина «свобода слова», ещё не употреблявшегося в Элладе, их старания завели их ещё дальше в непроницаемый тупик.

В самом деле: как было не обратить внимания на вполне мрачный исход жизни на началах провозглашаемой свободы! Ведь греки, энергичные в своих социальных и культурных устремлениях, так и не смогли «управиться» с нею, что видно по закату их правовых ценностей и вообще — по утрате самостоятельности страной перед более сильным и более напористым Римом.

Нам неизвестно о каком-либо активном обсуждении этого возвышенного термина в народе Соединённых Штатов, когда конституция страны уже разрабатывалась и в преддверии, а также и после этого события. Их, по крайней мере, можно бы считать любопытными. В древней Греции было ведь по-другому.

В сочинениях того же Платона почти зримо предстают