Отрицатели науки. Как говорить с плоскоземельщиками, антиваксерами и конспирологами - Ли Макинтайр

пандемии, и это дополнительно усугубляет вред, который несет научный нигилизм. Когда привычные боевые порядки перестроены – иной раз в соответствии с партийной принадлежностью конфликтующих, – отторгнутым себя почувствуешь еще быстрее. При современных противоречиях в источниках информации, раздробленности, поляризации позиций и складывающейся ментальности «Мы против них» вряд ли стоит удивляться тому, что и науку затянет в этот водоворот постправды.

Хочу ли я сказать, что наукоотрицание сегодня полностью политический феномен? Отчасти может быть и так. Яркий пример – климатические изменения, которые признают 96 % сторонников одной партии и лишь 53 % другой. Ученый-когнитивист Стефан Левандовски в своей работе о наукоотрицании утверждает, что в наши дни основную массу отрицателей дает консервативный лагерь:

Десятилетиями, начиная с 1970‐х, постепенно размывалось доверие к научному сообществу у консерваторов, но не у либералов… Это совпало с появлением множества новых научных открытий, которые шли вразрез с основополагающими убеждениями консерваторов, такими как вера в важность и благотворность нерегулируемого свободного рынка. Таким образом, отрицание научных данных в широком спектре областей и недоверие к науке как таковой, похоже, концентрируются преимущественно среди политически правых.

Тем не менее и Левандовски признает, что глубинные когнитивные механизмы, программирующие такие явления, как конспирология или предвзятость подтверждения, характерны не только для консерваторов. У всех нас одинаковые мозги и когнитивные искажения, сформированные одними и теми же эволюционными процессами. И значит, вопрос о том, возможны ли примеры «либерального» наукоотрицания, открыт, и об этом я буду писать в главах 6 и 7.

Сколь бы ни был важен политический аспект ситуации, мы подобрались к сердцевине вопроса о том, почему наукоотрицатели верят в свои идеи, даже опровергнутые наукой. Мы обнаружим ответ, если поймем, что главный агент формирования убеждений – даже если речь идет об эмпирических воззрениях, – скорее всего, не факты, а самоидентификация.

Идентичность можно найти в политике, но, конечно же, это не единственное место, где ее стоит искать. Люди находят себя в церкви, в школе, в семье, в профессии, в общественной жизни или, наконец, в группе таких же, как они, антинаучников. В блестящей книге Майкла Линча «Общество всезнаек» («Know-It-All-Society») объясняется, как наши верования становятся убеждениями и каким образом это связано с самоидентификацией.

Убеждение – это вера, облачившаяся в мантию решимости, это порыв к действию, потому что убеждение отражает нашу самоидентификацию, оно указывает на то, какого типа личностью мы хотим быть и к каким группам и родам хотим принадлежать. Потому-то критика убеждений и кажется покушением на личность, ведь это так и есть. Но по той же самой причине мы порой закрываем глаза на факты, не отвечающие нашим убеждениям: признать их означало бы поменять воображаемый образ себя.

Психологическую подоплеку этой ситуации – так называемое восприятие с защитой идентичности – описывает ученый из Йеля Дэн Каган. Нам кажется, что для формирования мнения по какому-либо научному вопросу достаточно ознакомиться с данными. И, в принципе, если тема такова, что результат ознакомления никак не задевает ни одного из наших глубинных убеждений, обычно это и происходит. Помните избирательный скептицизм наукоотрицателей? Даже антинаучник, как правило, способен на основе данных увидеть верный ответ на научный вопрос, если дело не касается убеждений, на которых держится его самоидентификация. Но едва речь заходит о «спорных» предметах типа эволюции или глобального потепления (или для кого-то формы Земли), способность к рассуждению испаряется. Человек не просто не готов изменить точку зрения, он даже не в состоянии рационально обработать данные.

Конфликт возникает между «тезисом в научном понимании», как это называет Каган, и защитой идентичности. Модель научного понимания предполагает, что лучший способ показать истинность той или иной эмпирической гипотезы – дать субъекту достаточно информации для вынесения рационального решения. Так, будто этот субъект – ученый. Если человек рационален и понимает, как размышлять на основе имеющихся данных, путь до решения, верна ли теория, обычно оказывается достаточно прямым. В этой модели мы считаем, что отрицать вполне обоснованную научную теорию человек может либо потому, что он иррационален (глуп или необразован), либо потому, что у него недостаточно данных. По-моему, эту модель лучше было бы назвать «моделью дефицита информации», ведь здесь мы предполагаем, что любой случай наукоотрицания можно излечить, выдав отрицателю больше фактов. Сколько мы видели таких попыток со стороны ученых! Климатический диссидент заявляет, что после 1998 года потепления не наблюдается, и мы показываем ему температурные таблицы. Он подвергает их сомнению, и мы предъявляем данные о динамике таяния морских льдов. Он сомневается и в них, и мы переключаемся на что-то третье. В итоге мы можем усомниться в разумности собеседника и махнуть рукой. Если человека не убеждают факты, о чем с ним можно говорить? Но что, если проблема не в недостатке данных? Если беда в том, что человек видит вещи через линзу защиты идентичности?

Чтобы это проверить, Каган придумал эксперимент, в рамках которого предлагалось оценить пользу нового (выдуманного) крема. Насколько я знаю, не существует и никогда не было никакого наукоотрицания (как и самоидентификации) в отношении косметических кремов. В опыте Кагана приняла участие тысяча испытуемых, которым сначала предлагали описать свои политические воззрения, а затем показывали таблицу якобы собранных данных (рис. 2.1).

Кое-что сложив и перемножив, мы располагаем всеми данными, чтобы увидеть, помогает ли крем от угрей. С первого взгляда может показаться, что крем действует. В конце концов, 223 человека, которые его использовали, сообщили, что угрей стало меньше, а из тех, кто не использовал, ситуация улучшилась только у 107. Однако эти цифры компенсируются учетом тех испытуемых, кому стало хуже. И тогда, в противоположность первому впечатлению, более правильно будет заключить, что крем не помогает. В конце концов, у 25 % потребителей крема кожа только ухудшилась в сравнении с 16 % тех, кто не пользовался кремом. Каган установил, что большинству людей верное заключение никак не дается. Но здесь результаты не коррелируют с партийной принадлежностью. Напротив, и, пожалуй, предсказуемо, разница в ответах зависела единственно от того, хорошо ли у человека обстоит с математикой, что прекрасно соотносится с моделью научного понимания.

Рис. 2.1. Вымышленные данные, использованные для стимулирования в эксперименте Кагана и др. «Мотивированная арифметика и информированная самостоятельность» (2013)

Рис. 2.2. Вымышленные данные, использованные для стимулирования в эксперименте Кагана и др. «Мотивированная арифметика и информированная самостоятельность» (2013)

Но потом Каган немного изменил условия опыта, наложив точно те же цифры на идеологически нагруженный предмет – зависимость уровня преступности от контроля за оборотом оружия (рис. 2.2). В первом предъявлении (слева) цифры показывали, что контроль коррелирует со снижением уровня преступности. Во втором (справа) налицо был рост.

Здесь результаты получились иными. Политолог