Без аккомпанемента - Марико Коикэ

Юноскэ, все так же молча, опустил иголку на следующую пластинку. Зазвучала песня Джеймса Брауна «Менз Менз Уорлд». Я смотрела, как Ватару, немного нервничая, одним глотком допивает пиво из своего стакана. Он вытер губы тыльной стороной ладони, по театральному манерно выпрямился и зажег короткую сигарету «Хоуп». Юноскэ, прислонившись к стереопроигрывателю, закрыл глаза.

Я уже не помню, о чем мы вчетвером болтали в тот день. Более-менее запомнился только разговор с Эмой. Она сыпала шутками — резкими, откровенными, а порой даже и неприличными, — заливисто хохотала и хлопала меня по руке. И любой, кто взглянул бы в тот момент на эту симпатичную девчонку с торчащими из-под плиссированной мини-юбки белыми и ровными босыми ногами, которая громко болтала, покачивая грудью, мгновенно понял бы, что все ее мысли только о Юноскэ, и только его вниманием она так стремится завладеть.

Незаметно прошло время. Комнату окутали слабые сумерки, но зажечь свет никто не предлагал. Утомленная долгой болтовней Эма внезапно умолкла. Не говоря ни слова, мы сидели в полутемном доме и слушали пластинки.

— Сэцуко-сан собирается приехать этим летом? — неожиданно спросил Юноскэ у Ватару.

Ватару поднял голову и посмотрел на Юноскэ.

— Собирается.

— Опять с тем парнем?

— Понятия не имею. Она давно не писала.

— Как его звали… Араки?

— Кто такой Араки? — спросила Эма, которая до сих пор сидела, небрежно прислонившись к столбу в нише токонома.

— Тебя не касается, — коротко пробормотал Юноскэ и сунул в рот сигарету.

— Что уже и спросить нельзя? Ну кто это? Возлюбленный сестры Ватару-сан?

— Да, — ответил вместо своего друга Ватару. — Аспирант Токийского университета. Хочет стать адвокатом.

— Ого! Здорово! Симпатичный?

— Ну, прическа на косой пробор, худощавый… В общем, не в твоем вкусе, Эма, это уж точно.

— А твоей сестре такой тип мужчин нравится?

— Да у нее особенных предпочтений нет. Она в кого влюбится, тот и ее тип.

— Повезло этому Араки — такая бесподобная красотка в него влюбилась.

Я впервые услышала о том, что у Ватару есть старшая сестра. До этого он ни разу не рассказывал мне о своей семье. Да я никогда его об этом и не просила. Мне было известно, что мать Ватару — из семьи владельцев магазина «Сэнгэндо» — была ему неродной. И я могла только догадываться, что и в остальном ситуация там была весьма непростая.

— Кёко, ты когда-нибудь видела Сэцуко-сан? — обратилась ко мне Эма.

— Нет, — улыбнулась я. — А что, она и правда очень красивая?

— Не то слово! Ты когда ее увидишь, обалдеешь! Выглядит, как актриса. Кожа белая, гладкая. С какой стороны не посмотри — совершенство! Стиль отменный, безупречный вкус. Впечатление такое, как будто сошла с экрана французского фильма. Так она к тому же еще и умная! Университет Дзёти, кафедра иностранных языков. И мало того, что поступила туда сразу после старшей школы — это с таким-то конкурсом! — так она сейчас в аспирантуре самая лучшая. Я думаю, всех тамошних мужиков за пояс затыкает.

— Она похожа на Ватару-сан?

Эма мельком взглянула на Ватару.

— М-м, — с нарочитым сомнением протянула она. — Хотелось бы сказать нет, но на самом деле очень похожа. Правда, если бы Ватару-сан был женщиной, она все равно была бы в десятки раз красивее. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, — кивнула я.

Ватару усмехнулся, но в его усмешке не было ни капли веселости.

— Они ведь, с одной стороны, лицо торговой марки «Сэнгэндо», — продолжала Эма, — Ватару-сан и Сэцуко-сан. А с другой — трагическая судьба. Просто, как в книжках. Натуральная драма. Ты, наверное, наслышана уже об их родителях из «Сэнгэндо»?

Поглядывая на Ватару, я отрицательно покачала головой.

— Как? Ты ничего не знаешь? — Эма удивленно распахнула глаза. — И то, что его нынешние родители не настоящие?

— Эма, прекрати, — тихо сказал Юноскэ. — Это пустая болтовня. Ни к чему это все.

Эма пожала плечами:

— Пустая? С чего ты взял? Если в жизни все происходит, как в книжках, разве это неинтересно? И потом я была уверена, что Ватару-сан уже обо всем рассказал Кёко.

— Потому и не рассказывал, что неинтересно, — иронично фыркнул Ватару, сидя на полу со скрещенными ногами. — Но я не возражаю, если ты расскажешь, Эма. Это не настолько большая тайна, чтобы хранить ее за семью замками.

Эма подняла голову и, увидев, что Юноскэ молча смотрит в окно, глубоко вздохнула.

— Юноскэ-сан сразу начинает дуться. Надоел уже. Ну что тут такого особенного? Да таких историй полно!

— Кто тебе дал право так говорить? — низким голосом произнес Юноскэ. — Кто тебе дал право говорить, что таких историй полно?

— Ой, да ладно тебе. Чего так злиться-то? Что я такого сказала?

Сердитым движением руки Юноскэ уменьшил громкость проигрывателя. Звучавший в это время фортепианный концерт Рахманинова отдалился на задний план, а на смену ему пришел неприятный, назойливый звук, похожий на жужжание пчелы, который тут же начал заполнять собою окружающие сумерки.

— Знаешь что, Эма, чужая жизнь — это не то, о чем все непременно должны знать. И это не то, над чем можно иронизировать, как делают некоторые тертые журналисты, да еще и с таким видом, будто знаешь то, чего знать не должна.

— Да я вовсе не хотела…

— Нельзя лезть человеку в душу грязными лапами. Это грань неприличия. Кроме этого, что хочешь делай. Что хочешь говори. Полная свобода. Сравнивай нас, заигрывай с обоими сразу, мне все равно. Только душу топтать я тебе не позволю.

— Но, Юноскэ-сан…

— Может, хватит уже? — Ватару улыбнулся и, наклонившись вперед, успокаивающе похлопал Юноскэ по руке. — Не ссорьтесь. Это того не стоит.

Я подумала, что мне следовало бы что-то сказать, но не сообразила, что именно. Как глупая утка, я в полной растерянности смотрела то на Ватару, то на Юноскэ.

Ватару повернулся ко мне и игриво вздохнул:

— Стоит завести речь о моей семье, он реагирует так, будто это касается его лично. У нас у обоих сильная аллергия на родственников, что у меня, что у него. Одного не могу понять — откуда взялась эта аллергия у сынка процветающего доктора, который, казалось бы, вырос на всем готовом?

Эма сделала недовольное лицо и попросила у меня сигарету. Я протянула ей «Эм-Эф» и дала прикурить от спички.

Юноскэ вернул проигрыватель на прежнюю громкость. Я пыталась рассмотреть выражение его лица, но было слишком темно.

— Мой дед был родом из Киото, — неожиданно стал рассказывать Ватару. Его голос звучал спокойно и тихо. Пожалуй, даже слишком спокойно. Как будто говорил человек, собравшийся в скором времени умереть. — Дед со стороны отца. Там он держал маленькую лавку японских сладостей, которую потом унаследовал мой отец. Так что мы с сестрой тоже родились в Киото. Но когда сестре было пять лет, а мне два, отец заболел и умер. Мать стала заправлять лавкой в одиночку, а поскольку она была женщиной весьма любвеобильной, то в скором времени познакомилась с хозяином магазина «Сэнгэндо» из Сэндая и влюбилась в него. Насколько я знаю, все вокруг ее отговаривали. Но она совершенно потеряла голову. Вплоть до того, что была готова вовсе разорвать отношения с киотоской родней. Она закрыла лавку, вторично вышла замуж и переехала в Сэндай. Нас, разумеется, взяла с собой. Только, как оказалось, атмосфера «Сэнгэндо» ей совершенно не подходила. «Сэнгэндо» — это такое место, где каждый кусочек рисового теста замешан на каких-то заплесневелых моральных принципах и абсолютно феодальных обычаях. Конечно, после маленькой лавки в Киото, где мать была сама себе хозяйкой, здешние нравы подорвали ее психику. А ее новый муж… ну, мой нынешний отец… он опять начал волочиться за бабами и заводить себе любовниц. А матери тем временем приходилось сносить издевки от свекра, свекрови и каких-то других непонятных родственников… В общем, когда мне было девять лет, ее внезапно не стало.