Без аккомпанемента - Марико Коикэ

Ватару крупными скачками нагнал меня и с силой потянул за руку. Его хватка была такой грубой, что от отдачи я чуть не полетела назад.

Его руки тут же удержали меня от падения. Сама того не желая, я оказалась с ним лицом к лицу.

— Ты обиделась? — тихо, почти шепотом спросил Ватару. Его лицо было совсем близко. Я помотала головой.

— С чего бы? — ответила я вопросом на вопрос. — Ничего я не обиделась.

Мой голос слегка дрожал, и чтобы скрыть это я громко и неестественно рассмеялась. Но, даже услыхав этот визгливый, как у маленькой девочки, смех, Ватару продолжал сжимать мои плечи. С каменным лицом я застыла на месте.

Я не знала, как вести себя дальше. Наверное, думала я, надо обезоружить его какой-нибудь дурацкой шуткой, потом помахать ручкой, сесть в автобус, вернуться к тетке и там запереться безвыходно в своей комнате. Я уже представляла, как на следующей неделе, в понедельник, буду рассказывать Джули и Рэйко, что сначала мой приятель поведал мне историю самоубийства своей матери, а потом бывшие вместе с нами юноша и девушка вдруг занялись сексом, и как я буду сопровождать свой рассказ соответствующими телодвижениями и жестами.

Но я стояла, не в силах пошевелиться. Ватару снял руку с моего плеча и, взяв меня за подбородок, подтянул к себе. Его движения не были грубыми, но и ласковыми я бы их тоже не назвала. В следующее мгновение наши лица стали еще ближе. Нетрудно было догадаться, что сейчас произойдет. Я почувствовала, как на мне разом высыхает пот. Нарочно не закрывая широко распахнутых глаз, я посмотрела на Ватару.

Он слегка наклонил голову вбок. Затем неуклюже подался вперед. Расчетливый и обдуманный поцелуй… таким он мне показался.

Тщательно выверенным движением он припечатал свои теплые мягкие губы поверх моих. Я продолжала стоять с сомкнутым ртом. Несколько раз он пытался заставить меня приоткрыть рот, легко прижимаясь своими губами, но я крепко стиснула зубы и никак на это не реагировала. В конце концов, потыкавшись мне в губы мелкими поцелуями, словно птица, склевывающая корм, Ватару понял тщетность своих попыток и отстранился.

Он провел рукой по моей щеке, обвел контур губ и ласково погладил покрытый испариной затылок. На мою ногу сел комар и начал сосать кровь прямо через чулок.

Из чайного домика слышались еле различимые стоны. Это были стоны наслаждения, которые издавала Эма, и оттого, что я понимала это, мной завладело невыразимое чувство отвращения. Сделав вид, что отгоняю комара, я резко вырвалась из объятий Ватару. Не знаю почему, но мне вдруг все опротивело. Я почувствовала себя жалкой, нелепой, да к тому же еще и полной идиоткой.

— Зря ты с ним состязаешься, — сказала я, нервно поигрывая желваками. Ватару сделал шаг в мою сторону.

— В каком смысле?

— Да потому что это выглядит убого! Ты же добиваешься меня только для того… только чтобы не отставать от своего друга. Но для этого полно других девчонок, которые тебе с удовольствием дадут.

На самом деле я лукавила. Мне совершенно не казалось, что Ватару обнимал и целовал меня всего лишь из-за ребяческого чувства соперничества по отношению к Юноскэ. Да и вообще он не относился к тому типу людей, которые во всем пытаются соревноваться со своими друзьями.

Ватару вздохнул. Этот вздох можно было истолковать по-разному: например, «какая же ты еще в сущности девочка», или «для Розы Гевальт ты как-то слишком несовременна». Никакой другой реакции я от него не ожидала, и потому была немало обескуражена, когда Ватару просто обнял меня за плечи и повел вперед.

Воздух в поросшем мхом саду был до того влажен, что затруднял дыхание. Ватару, не говоря ни слова, шел вперед и, достигнув живой изгороди в углу сада, сказал:

— Я тебя провожу. До дома.

— Я еще не домой, — возразила я. — Мне надо кое с кем встретиться.

Это было неправдой. Ни с кем я встречаться не собиралась. Я уже с раскаянием вспоминала, как в этот субботний день, придя из школы в приподнятом настроении, переоделась в обычную одежду и пулей вылетела из теткиного дома, и стыдилась своих глупых мечтаний о том, что если меня когда-нибудь пригласят в дом к Юноскэ, мы с Ватару останемся наедине и будем нашептывать друг другу романтические признания в любви, как это обычно бывает в фильмах и книгах.

— Кёко! — окликнул меня Ватару, когда я уже собиралась нырнуть в дыру, проделанную в живой изгороди. Я оглянулась. Его белые передние зубы поблескивали в темноте. — На это нельзя обижаться.

— Что?

— Ну то, что Юноскэ с Эмой постоянно этим занимаются. Это, понимаешь… — Ватару сглотнул слюну, — не знаю, как сказать… Это неприкосновенно и абсолютно естественно.

Я прыснула со смеху:

— Конечно, понимаю. С чего ты вдруг стал говорить такие банальные вещи?

Ватару промолчал. В воздухе разливался сладкий летний запах древесных соков.

— Я люблю тебя, Кёко, — отрывисто произнес Ватару. Я почувствовала, как мое горло сжимается от волнения, надежды и тревоги. — Очень люблю.

— Да… Почему?

— Разве ты из тех, кто не позволяет мужчинам признаваться в любви без объяснения причин?

Я отрицательно помотала головой. Глоток воздуха с сухим звуком прошел через сдавленное горло.

— Я не поэтому спросила. Просто…

Повисла тягостная пауза. К глазам подступили слезы. Не понимая, чего это я так разволновалась, и чуть не плача, я тяжело вздохнула и выпалила:

— Просто столько всего было. Столько всего за такое короткое время… И вдобавок еще твой рассказ, и эти двое вдруг начали любить друг друга прямо при всех… Я сама не знаю, что на меня нашло.

— А что было-то? Ну, например?

Прежде чем он успел договорить, слова уже хлынули из меня потоком:

— Сначала меня посадили под домашний арест за организацию комитета борьбы, потом ранили на демонстрации… Ты знаешь, как теперь боюсь этих демонстраций? Просто до ужаса боюсь! Мне даже сны снятся. Будто меня щитами штурмовых отрядов разрывает на две половинки. Но при этом я сознание не теряю. И вижу, как мои внутренности начинают кусок за куском шмякаться о бетонные плиты. А я кричу: «Не хочу! Не хочу! Все равно не пойду домой!»

— Я тебя понимаю.

Я подняла голову, шмыгнула носом и закусила губу.

— Прости, — тихо сказала я. — По сравнению с тем, что ты нам рассказал… это все, наверное, детский лепет.

— Не надо сравнивать со мной. То, что ты сама чувствуешь, — это важнее.

— Я терпеть не могла, когда мне говорили, что я воспитывалась как принцесса. Не хотела, чтобы меня называли миленькой Кёко, воспитанной и послушной, которая росла в нормальной семье, с папой и мамой, и никогда не знала нужды в деньгах. Я хотела быть не хорошей и порядочной, а, наоборот, испорченной и плохой. Только и всего. Но я устала так жить. Смертельно устала. Не могу больше притворяться. В конце концов я так запутаюсь, что перестану понимать, кто я на самом деле.