Герой - Уильям Сомерсет Моэм

– Но все ее книги преследуют ту же цель! – воскликнула Мэри. – Они помогают мне становиться лучше и благороднее, чувствовать себя истинной христианкой.

– По-моему, она вульгарная богохульница, – тихо прошептала миссис Клибборн тем ровным тоном, каким говорят о погоде.

– Мама! – вскричала глубоко потрясенная Мэри, а другие собравшиеся негодующе зароптали.

Миссис Клибборн постоянно мучила дочь такой вот вопиющей бестактностью. Поразительно, но эта достойная дама не понимала, что мнение ее чрезвычайно глупо, поэтому продолжила, не сомневаясь в своей правоте:

– Я так и не смогла дочитать ни одной ее книги. Начала одну об электричестве, которую не поняла, потом взялась за другую, уже не помню, о чем, но что-то там было о постели из роз, и нашла это совершенно непристойным. Едва ли Мэри нужно читать такие книги, но нынче девушки, похоже, читают все подряд.

В комнате повисла тяжелая тишина, как обычно бывает, когда кто-то допускает ужасную faux pas[15]. Все неловко переглядывались: Мэри, стыдясь отсутствия вкуса у матери, опустила глаза. Но глупость миссис Клибборн давно уже стала притчей во языцех, так что злость быстро сменилась презрительными улыбками, а младший священник прервал затянувшуюся паузу громким смехом.

– Разумеется, вы знаете произведения Марии Корелли наизусть, капитан Парсонс? – спросил он, успокоившись.

– Боюсь, не читал ни одного.

– Не читали? – изумились присутствующие.

– Так я пришлю их вам в Примптон-Хаус, – пообещал мистер Драйленд. – У меня есть все. Нельзя считать себя образованным человеком, не прочитав Марию Корелли.

Последнюю фразу сочли заслуженным укором миссис Клибборн, и добрые люди многозначительно улыбнулись друг другу. Даже Мэри не удалось сохранить строгое выражение лица.

Принесли чай, и гости выпили его почти в полной тишине. Кроме следящей за модой миссис Клибборн, все привыкли есть и пить за столом, а необходимость держать чашку на весу – да к тому же и балансирующее с куском торта блюдце – мешала им вести непринужденную беседу. Все внимание сосредоточилось на том, чтобы не пронести чашку мимо рта и не уронить торт на ковер. Когда же пустые чашки были поставлены на стол, миссис Джексон предложила помузицировать.

Младший священник подошел к мисс Клибборн, поклонился и галантно предложил ей руку, чтобы сопроводить к пианино. Мэри предусмотрительно принесла ноты и заиграла одну из «Песен без слов» Мендельсона. В Литл-Примптоне она считалась прекрасной пианисткой. Мэри решительно ударяла по клавишам, почти не снимая ноги с педали, а ее взгляд не отрывался от нот. Казалось, игру на пианино она считает общественной обязанностью, которую надобно выполнить с особым усердием, и ее губы постоянно шевелились, отсчитывая время. Мэри сыграла без единой ошибки, и ее старания были вознаграждены громкими аплодисментами.

– Нет ничего лучше классической музыки, согласны? – восторженно воскликнул младший священник, когда Мэри закончила. Она тяжело дышала, потому что играла так же, как делала все остальное, – предельно выкладываясь.

– Это единственная музыка, которая мне действительно нравится.

– И «Песни без слов» прекрасны, – добавил полковник Парсонс, стоявший с другой стороны.

– Мендельсон – мой любимый композитор, – ответила Мэри. – Его музыка такая душевная.

– Конечно, – пробормотал мистер Драйленд. – В музыке звучит его сердце. Так странно, что он был евреем.

– Но наш Спаситель тоже был евреем, верно? – заметила Мэри.

– Да, но об этом так хочется забыть.

Мэри перевернула несколько страниц, нашла еще одно знакомое произведение и заиграла. Слушали ее с удовольствием. В манере исполнения Мэри проявлялись сила ее характера, искренность и благочестие. Игра ее служила высокой цели, которая, конечно же, вдохновляла, цели чистой, нравственной и свойственной духу Англии, являла собой моральный урок, услышав который каждый думал, что к жизни нельзя относиться легкомысленно, что она требует огромных усилий, что мир – поле битвы (последнее особенно четко осознавалось в тот момент, когда Мэри подолгу забывала убирать ногу с педали), что у каждого из нас есть долг, обязанности, предназначение.

Между тем Джеймс пытался вовлечь в разговор миссис Клибборн.

– Как хорошо играет Мэри!

– Ты считаешь? Не выношу дилетантов. По мне лучше бы они вовсе не играли.

Джеймс бросил взгляд на миссис Клибборн. Его удивляло, что она, самая глупая женщина из всех, кого он знал, рассуждала более здраво, чем остальные. Не мог он забыть и о том, что она изо всех сил старалась не допустить его помолвки.

– Я думаю, вы удивительная женщина.

– Ох, Джейми!

Миссис Клибборн улыбнулась и вздохнула, протянув руку, чтобы он пожал ее, но Джеймс, занятый своими мыслями, не заметил этого движения.

– Кажется, я действительно нравлюсь тебе, – проворковала миссис Клибборн.

Тут Джеймса пригласили спеть, но он отказался.

– Пожалуйста, Джейми! – улыбнулась Мэри. – Ради меня! Раньше ты так хорошо пел.

Он еще раз попытался отказаться, но, поскольку все настаивали, поднялся и неохотно подошел к пианино. Джеймс знал, что поет плохо, поэтому, уступив, он испытывал досаду. Мистер Драйленд пел еще хуже, но отличался самомнением, так что его не пришлось просить дважды. Отдавая предпочтение старым английским песням, он исполнял их громовым голосом в свойственной ему церковной манере.

Вечер завершился игрой в багатель, самой бессмысленной из игр. Бильярдист смотрит на нее с презрением, быстро сменяющимся яростью, когда ему не удается загнать шары в абсурдно узкие лузы. Мэри проявила себя знатоком и с удовольствием показывала Джеймсу, как это делается. Он заметил, что она и младший священник взяли инициативу в свои руки, определяя, кто с кем будет играть, и активно всем помогая. Миссис Клибборн играть отказалась, откровенно назвав это слишком идиотским времяпрепровождением.

Наконец мероприятие закончилось, и гости попрощались с хозяевами.

– Я пройдусь с тобой, Мэри, если не возражаешь, – предложил Джеймс, – и выкурю трубку.

Мэри засияла, а полковник Парсонс одарил ее счастливой улыбкой и дружески кивнул… Наконец-то Джеймсу представился шанс. Он подождал, пока Мэри соберет ноты, раскурил трубку, и когда они вышли из ворот дома викария, другие гости уже скрылись из виду. День выдался облачным и мрачным. Под серым пологом неба плыли маленькие черные облака с рваными краями, напоминавшие лохмотья огромного одеяла. Похолодало, и по телу Джеймса пробежала дрожь. Все вокруг теперь выглядело скукожившимся и мелким. В поблекшем свете потускнела зелень деревьев и живых изгородей. Это нагоняло тоску. Они шли молча, Джеймс обдумывал, что сказать. Весь день он пытался решить, как построить этот разговор, но разум, растерянный и утомленный, бездействовал. Прогулка к дому Мэри занимала не больше пяти минут, и Джеймс видел, как быстро уменьшается расстояние. Он хотел поговорить с Мэри, и приступать к делу следовало немедленно. Но во рту у Джеймса пересохло, он лишился дара речи и не знал, как сообщить Мэри о своем решении. Джеймс понимал также, что необходимо нарушить молчание.