Либерия - Марина Голубева

Окраины столицы ничем не отличались от посадов, те же приземистые курные избы, частоколы, да загаженная навозом дорога. Но постепенно избы стали более добротные, выросли и заборы, скрыв от глаз дома и дворовые постройки. Зато улицы стали уже и грязнее. Желто-бурый от навоза, плотно утоптанный снег казался экзотическим дорожным покрытием. На сугробах, на заснеженных крышах лежал слой сажи и копоти, и зимний город был не белым, а серым. Такими же серыми были спешившие по своим делам люди в длиннополых кафтанах, надвинутых на глаза шапках с угрюмыми, озабоченными лицами. На чужака косились недобро, с подозрением оглядывали с ног до головы, словно оценивали справную одежку и оружие или мерку для домовины[10] снимали.

Алексей поеживался, отводил глаза, думая, в какой же неуютный мир он попал. «Вот тебе, и Белокаменная Москва, — с недоумением размышлял молодой человек, представлявший русскую столицу XVII века по картинам Васнецова. — И где же расписные терема, стрельцы в разноцветных кафтанах, улыбчивые, румяные женщины в пестрых платках?» Серо-коричневый мир был насквозь пропитан едким дымом, который струился из волоковых окон, плыл по узким улочкам, цеплялся за частоколы. На миг Алексею почудилось, что это и не дым вовсе, а паутина, опутавшая город. Она тянула серые нити от дома к дому, от забора к забору, клочьями свисала с закопченных крыш, липла к рукам, лицу. И большие мохнатые пауки уже бежали, перебирая лапками, норовили забраться за ворот, цеплялись за волосы. Алексей вздрогнул, к горлу подкатил комок, закружилась голова, и он привалился к забору, стараясь справиться с дурнотой. Ощущения омерзения и ужаса были настолько сильными, что захотелось немедленно вырваться из липких тенет и с воем бежать прочь из паучьего гнезда.

Внезапно видение исчезло, мир снова стал обычным, серым и унылым, но без этой потусторонней жути. «Морок!» — мелькнуло в голове. Парень скрипнул зубами, сплюнул горькую слюну и, отдышавшись, пошел дальше. Впереди показался полузанесенный снегом ров с деревянным мостиком, а за рвом вздыбился вал с крепостной стеной и шестиугольными деревянными башнями. «Стена Земляного города! — вспомнил Алексей. — Это же, по сути, граница Москвы».

Построена крепость была сравнительно недавно, уже при Борисе Годунове, и прозвана в народе Скородомом, за то, что сооружалась в спешке, но весьма основательно — мощная стена из огромных бревен, глухие башни и бойницы, в которых виднелись жерла пушек. Растущая Москва выплескивалась за границы Земляного города, широко растекалась посадами и слободами, улочками и переулками, но, собственно, столица начиналась за Скородомом. Там, подумалось Алексею, будут и терема и каменные палаты, и широкие улицы. Там, дальше — и Белый город, и Китай-город, и сам Кремль. Молодой человек повеселел и забыл и о своей тоске, и о странных видениях.

У ворот уныло топтались замерзшие стрельцы и, чтобы хоть немного согреться, выбивали дробь подкованными каблуками.

— Кто таков? Откуда будешь?

Рыжебородый стрелец, поигрывая бердышом, заступил Алексею дорогу. Видно было, что служивые застыли на морозе и рады сорвать свое дурное настроение на чужаке.

Молодой человек горестно вздохнул, смиренно опустил глаза и рассказал о том, что сам он — серб, и в Москву идет, чтобы поклониться православным святыням и изучить церковные книги. Прибился дорогой к купеческому обозу, но в кабаке напился и проспал, а купцы не разбудили, уехали и коня свели. Может, конечно, и не купцы коника украли, а кто другой позарился. Еле добрался до Москвы один и пеший.

Алексей шмыгнул носом и взглянул виновато на стрельцов, вот, мол, такая беда приключилась. Глаза у служивых потеплели, тот, что постарше, даже встопорщил в улыбке седые усы. Видимо, поняли Алексея и посочувствовали. Да и какой русский мужик не посочувствует бедолаге, что по пьянке в беду угодил? С кем такого не было? Только рыжий, по-прежнему загораживающий проход, глядел все так же хмуро и недоверчиво.

— Не похож ты, что-то, ни на богомольца, ни на книжника. Рожа у тебя больно скоромная, да и плечики эвон какие. С такими плечами не книжки читать, а топором махать. Сдается мне, врешь ты, паря!

— И верно, какой из меня книжник? — усмехнулся Алексей, но, увидев злой блеск в глазах стрельца, подавился смешком.

Мысли заметались в поисках подходящей версии и, как это бывало раньше на экзамене, его осенило. Он в упор взглянул на рыжего и твердо сказал:

— Я не книжник, а воин, но Бог иной раз нам пути указывает, о которых мы сами и не думали. На моей родине — в Сербии — хозяйничают турки, мается, стонет народ под басурманским игом. Православные церкви в запустении стоят, а книги церковные турецкие янычары пожгли, порубили. Как служить-то без книг? Вот и оскудевает вера христианская. Подумали, поразмышляли наши старейшины, да и собрали в Московию малое посольство от всего народа православного, чтобы, значит, здесь книг церковных прикупить. Не великое посольство: два монаха-книжника, да три человека для охраны и почета.

Только дорогой все, кроме меня, сгинули — кого турки посекли, кого лихие люди прибили. А вот учитель мой, что дорогой меня грамоте да святому писанию учил, совсем немного до Москвы не доехал — захворал и помер. — Алексей всхлипнул, сдернул с головы шапку и перекрестился. — Вот с того я и запил, да, видно, не один день пил, с горя-то. А потом опомнился — ни обоза купеческого, ни коня. Хорошо, что одежду не пропил, да и деньги, что на книги всем миром собирали, сберег. Видно, не совсем разум отшибло. Опомнился, я значит, кваском похмелился и решил дело, на которое люди нас послали, исполнить. Чтобы, значит, соратники мои и учитель не зря головы сложили. Или ты бы по-иному поступил?

Алексей вызывающе посмотрел на стрельца. Тот почесал в затылке и хмыкнул.

— Вот оно как! Стало быть, за книжками к нам идешь? — Чувствовалось, что стрелец никак не может решить, верить или не верить чужаку. Если уж врет, то больно складно.

— Да ладно тебе, дядька Сидор! Не видишь, за делом человек на Москву пришел? Ради веры православной такой путь проделал, а ты у него душу расспросами изымаешь, — возмутился самый молодой из стрельцов, еще совсем мальчишка, только усы пробиваться начали.

— И верно, Сидор, чего уж там, пусть идет, куда надобно, — добавил седой.

— Это верно… — протянул рыжий. — Только куда надобно-то? По делу-то бы, в Посольский приказ его проводить, а там пущай сами разбираются. Да только уж вечереет, поди, и нет никого в приказной избе.

— Мне в Немецкую слободу надо. — Алексей вопросительно взглянул на стрельцов. — Как пройти туда? У меня письмо к одному человеку тамошнему, чтобы, значит, всяческую помощь оказал.

— Ну, так тебе в город-то и ходить не к чему, — облегченно вздохнул рыжий. Видно, уж очень ему не хотелось пропускать подозрительного иностранца. — А в Немецкую слободу тебя Фома проводит. — Стрелец кивнул на молодого, — и дорогу покажет, и… для сохранности, стало быть. Только поспешайте, а то стемнеет, улицы рогатками перегородят, и до места не доберетесь.