Три смерти Ивана Громака - Сергей Иванович Бортников

не раз бывавшему в самом пекле тяжких сражений, было непросто) и, смущаясь, попросил: – Расскажите немного о себе… Пожалуйста!

– Да успокойся же наконец! И где только такие выкальщики берутся? – по инерции продолжал возмущаться старлей.

– Где-где… Там же, где и все остальные-прочие… – ответил Громак, в глубине своего юношеского подсознания понимая, что его командир ждёт именно такого неформального общения, свойственного простым советским людям.

– Ты русский или басурман какой-то? – наконец соизволил улыбнуться тот.

– Казак. Запорожский.

– Наш человек, – объявил Подгорбунский. – Значит, и общаться должен по-нашему. Крепкое слово любить и понимать. К старшим относиться с почтением, но без раболепия!

– Есть! – шутливо козырнул Громак.

– Да, кстати, ты какого года рождения? – спросил старший лейтенант.

– Двадцать четвёртого.

– О боже! На целых восемь лет младше меня… – покачал головой Подгорбунский. – Совсем пацан… На фронте давно?

– С первого дня войны, – не стал скрывать Громак.

– Ого! Погоди, это что же получается? С семнадцати лет, что ли? – удивился командир.

– Так точно!

– Документы подделал? – старший лейтенант с пониманием посмотрел на нового подчинённого.

– Нет. Ещё до войны служил на флоте. Воспитанником экипажа крейсера «Красный Кавказ»… – пояснил Громак. – После выхода приказа о списании на берег несовершеннолетних юнг пошёл добровольцем в первую комсомольскую штурмовую, тогда она называлась тридцать восьмым отдельным инженерно-сапёрным полком.

– И что, там все такие были? – поинтересовался Подгорбунский.

– Ну да. Двадцать четвёртого-двадцать пятого годов рождения.

Старший лейтенант присвистнул:

– Не слабо! Меня и то лишь в августе сорок первого призвали. Так что прими мою уважуху, братец!

– Принимаю, – кивнул довольный Иван.

– Да… Ещё… Выходит, со взрывным делом ты знаком не понаслышке? – думая о чём-то своём, поинтересовался Подгорбунский.

– Ещё бы. – Громак небрежно махнул рукой. – С любым типом мин управлюсь. Что с нашими, что с ихними.

– Молодца!.. Насчёт двоих голыми руками – тоже правда?

– Да. Так получилось… – Ивану почему-то не хотелось рассказывать о том бое, и теперь он понимал майора Вайнбрандта, предпочитавшего отделываться от таких вопросов шутками-прибаутками.

– А награды твои где? – не отставал Подгорбунский.

– Какие?

– Ордена, медали… Не за подвиг, так хотя бы за активное участие!

– Не знаю, – искренне признался бывший штурмовик, недоумённо пожимая при этом широкими плечами[36].

– Что за чушь? – удивился Подгорбунский. – Откуда такое напускное равнодушие, такое пренебрежительное отношение к боевым наградам, товарищ младший сержант?

– Не ради их служим…

– Одно другому не мешает. Иконостас Брандспойта видел?

– Какого ещё Брандспойта?

– Начальника танковой школы.

– А… Вайнбрандта, – наконец-то догадался Иван. – Видел. Илья Борисович мне даже анекдот на эту тему рассказал.

– «Там тоже один наш окопался?»

– Так точно.

– Вот… Бери пример с умных людей. «Каждое шевеление на фронте должно быть документально запротоколировано и соответствующим образом поощрено». Такова се ля ви, брат! – философски заметил Подгорбунский.

– Вы… Ты тоже таким путём заработал свои награды? – продолжал путаться в субординации младший сержант Громак.

– Обижаешь… И на Брандспойта зря грешишь, он от опасности никогда не прятался. А я свои награды потом и кровью добывал, личной, так сказать отчаянной храбростью.

– Вот видишь? У нас в детдоме за иной тип поведения могли и по харе съездить, – припомнил происходившее, казалось бы, в другой жизни Громак.

– У нас тоже. Постой… Ты что же – детдомовец? – удивился Подгорбунский.

– Ну да.

– Сирота?

– Практически. Без отца рос. А мать меня прокормить никак не могла.

– Вот и со мной жизнь так же обошлась… – пояснил Владимир, после чего спросил: – Мать-то давно видел?

– Последний раз лет шесть, а то и семь назад. – Иван на секундочку замешкался, мысленно складывая нехитрые числа. – Чёрт… Вот время летит! Летом уже восемь лет стукнет.

– Беспризорничал? – Владимир пробурил юнца пронизывающим взором и принялся скручивать очередную самокрутку.

– Ага, – не отвёл взгляда тот. – На южном направлении. Ташкент, Севастополь…

– Надо же так! – хмыкнул Подгорбунский. – Меня тоже заносило в те края. Может, и встречались мы где-то ненароком, а?

– Вряд ли…

– На киче ты, случайно, не парился?

– Не успел.

– А у меня – аж тридцать шесть лет стажу. Если сплюсовать все приговоры суда. Правда, по нашему законодательству сроки не суммируются, но всё же…

– За что, если не секрет? – подозрительно покосился на старлея Громак, наперёд зная, каким окажется его ответ.

И он не замедлил последовать, подтвердив тем самым логичность, последовательность, правильность умозаключений юного – и в то же время бывалого – бойца.

– Кражи. Между прочим, в нашем детдоме «Привет красным борцам» воровать научиться было легче, чем письму и чтению…

– Я тоже пару раз попадался. То крест золотой у батюшки стырить пытался, то в карман капитана второго ранга залез, – пошёл на откровение Громак, чуть ли не в первые в своей пока ещё не самой долгой жизни.

– И что, пронесло? – полюбопытствовал новый командир.

– Как видишь… Тот мореман в конечном итоге и дал мне путёвку в жизнь. Направил, можно сказать, на праведный путь…

– А меня – танкист. Полковник. Он у нас на лагере в политических ходил, но Родину любил всей душой.

– Бывает… – не стал развивать эту тему Иван.

А командира его уже заинтересовало другое.

– Ты конечно же комсомолец? – полуутведительно-полувопросительно произнёс он.

– Естественно.

– А я партийный. Уже больше года!

– Со столькими-то судимостями? – удивился Громак.

– Ну да… Значит, доверяет мне наш народ, не видит во мне врага советской власти…

– Здорово! – воскликнул Иван.

Старший лейтенант отбросил в сторону окурок, который уже прижигал его пальцы и неожиданно подмигнул новому подчинённому:

– Выходит, подружимся, сойдёмся, ёпсель-мопсель, характерами?

– Непременно, – широко улыбнулся Громак.

– Вот и замечательно… – неожиданно Подгорбунский сменил тему разговора и спросил: – Видишь на горизонте перелесок? – Он ткнул пальцем куда-то вдаль, туда, где виднелся длинный ряд стройных белоснежных берёзок, частично разбавленных какими-то хвойными деревьями.

Иван с недоумением посмотрел на своего командира:

– Конечно, вижу.

– Там когда-то проходила граница между нашими братскими республиками: Украиной и Россией, – пояснил Владимир.

– Это ж моя ненька! – захлебнулся восторгом Громак. – В ней воздух чище, вода прозрачней, сады зеленее!

– Ну, не скажи, брат, – несогласно покачал головой собеседник. – То ли дело у нас, в Сибири-матушке… Ширь, простор, раздолье! Эх, скорее бы весна… И конец войны… Победа!

– Боюсь, до неё мы ещё не по одной паре сапог стопчем, – вздохнул младший сержант.

– Возможно. Дойдём до Берлина – и повернём назад… Домой! Тайга, Байкал – лучше мест на земле нету. Кстати, ты бывал там когда-нибудь?

– Нет. Не приходилось.

– Вот глядишь на Байкал: вроде озеро, а по площади ненамного меньше иного моря. Краёв не видать!

– Серьёзно?

– Серьёзней не бывает! А рыбы-то, рыбы… Просто немерено! Косяками ходит… На голый крючок берёт.

– Не царское это дело – удочками махать… – отмахнулся Громак. – У нас,