Год магического мышления - Джоан Дидион

В эту сторону думать было неплохо.

Куда лучше, чем думать о том, почему я оказалась в “Бет Изрэил норт”.

Я позволила себе пойти в эту сторону дальше.

В “Докторской больнице” Х сделала аборт, за который заплатил офис окружного прокурора. Х – женщина, с которой я работала в “Вог”. Соблазнительное облако сигаретного дыма, “Шанель номер 5”

и неминуемой катастрофы следовало за ней по кабинетам издательства “Конде Наст”, которое тогда располагалось в здании Грейбар. Однажды утром, когда я пыталась выстроить особенно заковыристую рубрику “О чем люди говорят”, коллега обнаружила, что ей требуется аборт и что ее имя фигурирует в расследовании дела о девушках по вызову, которое уже находится у окружного прокурора. Обе новости (в моем понимании, ошеломляющие) она восприняла весьма бодро. Заключила сделку: согласилась дать показания, что ее вербовали в эскорт, а офис прокурора, со своей стороны, организовал ей операцию в “Докторской больнице” – существенное одолжение в те времена, когда аборт означал тайную и, вполне вероятно, смертельную встречу со “специалистом”, который, если что-то пойдет не так, первым делом постарается слинять.

Мне казалось, что думать о девушках по вызову, организованном прокурором аборте и годах, когда я по утрам возилась с рубрикой “О чем люди говорят”, – неплохой вариант.

Потом припомнилось, как я использовала подобный сюжет во втором своем романе, “Как лягут карты”. Главная героиня, бывшая модель по имени Мария, недавно сделала аборт и все еще переживает из-за этого.

Вроде бы помогло.

На целых две минуты я перестала думать о том, что привело меня в “Бет Изрэил норт”.

Я двинулась дальше, к тому периоду, когда писала “Как лягут карты”. Мы снимали развалину на авеню Франклина в Голливуде. На подоконниках огромных окон в гостиной стояли вотивные свечи. Мы пили чай с лемонграссом и добавляли листья алоэ, который рос прямо у кухонной двери. Крысы жрали авокадо. Залитая солнцем веранда – там я работала. Следила в окно веранды, как Кинтана перепрыгивает струйки опрыскивателя на лужайке.

Помню, как я успела сообразить, что вторглась на опасную для меня территорию, но повернуть обратно уже не могла.

Когда я писала ту книгу, Кинтане было три года.

Кинтане было три года.

И вот она, воронка.

Кинтане было три года. Вечером она засунула сорванный в саду стручок глубоко себе в нос, и я повезла ее в детскую клинику. Педиатр, специалист по извлечению стручков, явился в смокинге из-за обеденного стола. На следующий вечер она снова засунула в нос стручок, решила повторить интересное приключение. А вот Джон и я выгуливаем ее вокруг озера в парке Макартура. Старик вскакивает со скамьи. “Девочка – вылитая Джинджер Роджерс”[43], – кричит он. Я закончила роман. У меня был договор с “Лайф”, я должна была взяться за колонку для журнала, мы поехали с Кинтаной в Гонолулу. Открывая колонку, я должна была – так пожелал издатель – представиться, “объяснить читателям, кто я есть”. Я планировала написать это вступление в Гононулу, в отеле “Ройял Гавайан”, где мы обычно занимали люкс с верандой по специальной цене для журналистов – за двадцать семь долларов в сутки. Мы уже находились там, когда произошла бойня в Сонгми. Я задумалась, что делать с колонкой – после такого известия, как мне казалось, следует лететь в Сайгон и написать ее там. Уже наступило воскресенье. В “Лайф” мне выдали визитку с домашними телефонами редакторов, а также адвокатов в разных городах по всему миру. Я достала эту карточку и позвонила своему редактору Лудону Уэйнрайту предупредить, что отправляюсь в Сайгон. К телефону подошла жена. Она сказала, что он мне перезвонит.

– Он смотрит матч НФЛ, – пояснил Джон, когда я положила трубку. – Перезвонит тебе после первого тайма.

Лудон действительно перезвонил и велел мне оставаться на месте и написать первую статью для знакомства, а что касается Сайгона – “туда отправится кое-кто из парней”. Дальнейшая дискуссия не предполагалась. “Там идет революция, и мы сможем направить вас туда”, – обещал мне Джордж Хант, который предложил мне работу в “Лайф”, когда сам занимал должность ведущего редактора. Но пока я закончила “Как лягут карты”, Джордж вышел на пенсию, а в Сайгон отправили “кое-кого из парней”.

– Я тебе говорил, – сказал Джон. – Предупреждал, во что выльется работа в “Лайф”. Разве я не говорил, что это все равно что позволить уткам защипать тебя до смерти?

Я расчесывала Кинтане волосы. Вылитая Джинджер Роджерс.

Я чувствовала, что меня унизили, обманули. Зря я не послушала Джона.

Я написала колонку, объяснила читателям, кто я есть.

Текст был опубликован. С виду вполне обычные восемьсот слов в предписанном жанре, однако в конце второго абзаца появилась строчка столь непривычная для традиционного “представления читателям”, как это понималось в “Лайф”, что можно было подумать, будто автора похитили инопланетяне. “И вот мы сидим на острове посреди Тихого океана вместо того, чтобы подавать на развод”. Неделю спустя мы оказались в Нью-Йорке. “Вы знали, что она пишет такое?” – спрашивали многие Джона, приглушая голос.

Знал ли он, что я пишу такое?

Он сам это редактировал.

И повел Кинтану в зоопарк, чтобы я могла спокойно переписать свой текст.

Потом отвез меня в офис “Вестерн юнион” в центре Гонолулу – отправить текст в редакцию.

В офисе “Вестерн юнион” он приписал в конце: “С уважением, Дидион”. Так следует заканчивать телеграмму, пояснил он. Зачем, спросила я. Потому что так положено, сказал он.

Вот куда меня засосала эта воронка. Одна из.

От бордюра с розочками Дороти Дрейпер в “Бет Изрэил норт” – к трехлетней Кинтане, и надо было слушать Джона.