Год магического мышления - Джоан Дидион

Я смотрю на распечатку результатов компьютерной томографии, сделанной в тот день в медцентре Калифорнийского университета, и мне вновь становится дурно:

25 марта 2004 года. Вечер, десять минут восьмого в Нью-Йорке.

Она вернулась оттуда, где врачи говорили: “Мы все еще не знаем, в какую сторону это будет развиваться”, – и вновь оказалась там же.

Насколько я могла знать в тот момент, все могло уже пойти в самую худшую сторону.

Они могли уже сказать об этом Джерри, и Джерри, возможно, пытался справиться с этим прежде, чем позвонить мне.

Она могла быть уже на пути в больничный морг.

Одна. На каталке. С санитарами.

Эту сцену я уже представляла себе – с Джоном. Приехал Тони.

Он повторил то, что говорил мне по телефону. Джерри позвонил ему из медицинского центра Калифорнийского университета. Кинтана в операционной. Джерри можно было позвонить на мобильный, он ждал в холле больницы, который в ту пору служил комнатой ожидания хирургического отделения (новое здание клиники еще не достроили, а в старом не хватало места и оборудования).

Мы позвонили Джерри.

Как раз один из хирургов вышел проинформировать Джерри о ходе операции. Теперь врачи были “достаточно уверены”, что Кинтану “снимут со стола”, хотя пока не могли предсказать, в каком состоянии ее снимут.

Помню, как я сообразила, что это улучшение по сравнению с первоначальной оценкой: сначала из операционной сообщили, что команда “вовсе не уверена, что ее снимут со стола”.

Помню, как пыталась, но так и не смогла осмыслить выражение “снимут со стола”. То есть живой? Они сказали “живой”, но Джерри был не в силах повторить это слово? В любом случае помню, думала я, со стола ее точно снимут, там не оставят.

Вероятно, было четыре тридцать по Лос-Анджелесу, семь тридцать в Нью-Йорке. Я не знала, как долго к тому моменту длилась операция. Теперь я знаю, что, согласно выписке, томографию закончили в 15.06, в шесть минут четвертого по лос-анджелесскому времени, и значит, на тот момент операция продолжалась всего лишь около получаса. Я схватила расписание, посмотреть, какие самолеты еще летят в этот вечер в Лос-Анджелес. Нашелся рейс “Дельты” в 9. 40 вечера из “Кеннеди”. Я хотела позвонить в “Дельту”, но Тони сказал, по его мнению, не стоит лететь, пока еще продолжается операция.

Помню повисшее молчание.

Помню, как отложила расписание.

Я позвонила в Лос-Анджелес Тиму Руттену и попросила его поехать в больницу и ждать там вместе с Джерри. Позвонила нашему лос-анджелесскому бухгалтеру Джилу Фрэнку – его дочери за несколько месяцев до того делали срочную нейрохирургическую операцию в медцентре Калифорнийского университета, – и он тоже обещал поехать в больницу.

Ближе оказаться в тот момент я не могла.

Я накрыла стол в кухне и вместе с Тони поужинала остатками петуха в вине, уцелевшими после службы в соборе Святого Иоанна и поминок. Приехала Розмари. Мы сидели за кухонным столом и пытались выработать то, что именовали “планом”. Мы произносили такие термины, как “осложнения”, очень деликатно, словно один из нас троих не понимал, что подразумевается под “осложнениями”. Помню, я позвонила Эрлу Макграту спросить, не смогу я остановиться в его доме в Лос-Анджелесе. Помню, как употребила оборот “если понадобится” – еще одно деликатное выражение. Помню, как он сразу же меня перебил: на следующий день он вылетает в Лос-Анджелес на самолете своего друга, он возьмет меня с собой. Около полуночи позвонил Джерри и сообщил, что операция закончилась. Сейчас снова сделают КТ, проверить, не упустили ли где-то кровотечение. Если найдут кровотечение, будут оперировать снова. Если нет, перейдут к следующей процедуре: поставят фильтр в полую вену, чтобы сгустки крови не попали в сердце. Около четырех часов утра по нью-йоркскому времени он позвонил снова и сказал, что на томограмме кровотечение не обнаружилось и удалось установить фильтр. Он повторил мне то, что хирурги сказали об операции. Я делала заметки:

“Артериальное кровотечение, кровь била из артерии, как гейзер, кровь повсюду, фактор свертываемости на нуле”.

“Мозг сдвинут влево”.

Когда поздним вечером 30 апреля я вернулась из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, я обнаружила эти заметки на списке покупок возле телефона на кухне. Теперь я знаю медицинский термин для “мозг сдвинут влево” – “смещение срединных структур”, и это существенный фактор неблагоприятного прогноза, но даже тогда я понимала, что хорошего тут мало. А купить в тот мартовский день за пять недель до возвращения я собиралась бутылочки минералки “Эвиан”, патоку, куриный бульон и муку из льняного семени.

Читать, изучать вопрос, искать литературу по теме.

Информация – это контроль.

Наутро после операции, прежде чем отправиться в Тетерборо и сесть на самолет, я набрала в поисковой строке “расширенные неподвижные зрачки”. Я выяснила, что существует аббревиатура FDPs (“fixed and dilated pupils”). Я прочла аннотацию исследования, проведенного в отделении нейрохирургии университетской клиники Бонна. Исследование охватывало девяносто девять пациентов, которые либо поступили в клинику с одним или двумя FDP, либо зрачки перестали реагировать уже на пути в операционную. Уровень смертности – 75 процентов. Из 25 процентов, остававшихся в живых спустя два года, у 15 процентов наблюдался “неблагоприятный исход” по шкале исходов Глазго, а у 10 процентов – “благоприятный исход”. Я перевела проценты в числа: из девяноста девяти пациентов семьдесят четыре умерло. Из выживших двадцати пяти пятеро через два года находились в вегетативном состоянии, десять стали тяжелыми инвалидами, восемь могли жить самостоятельно и двое восстановились полностью. Я также выяснила, что расширенные и остановившиеся зрачки означают травму или сдавливание третьего черепного нерва и верхнего отдела ствола мозга. “Третий нерв” и “ствол мозга” – в следующие недели эти слова будут звучать куда чаще, чем мне хотелось бы их слышать.

Ты в безопасности, – помню, шепнула я Кинтане, когда увидела ее в реанимации университетского медцентра. – Я здесь. Все будет в порядке.