Встречи у метро "Сен-Поль" - Сирилл Флейшман

Ирина мало что поняла из его слов, но уловила добрые намерения и тоже прониклась к нему симпатией. Он был еще молод — лет шестьдесят, не больше.

— Вы здесь живете? — спросила она.

— Еще с до войны, исключая войну, и потом еще после, пока нам не взбрело в голову перебраться в Четырнадцатый. Ну а теперь я остался один и вернулся сюда. Так получилось, что уж тут поделаешь… — Он вдруг взбодрился: — Позвольте предложить вам чашку чаю. Я живу на третьем. А то в потемках здесь, в коридоре, неприятно разговаривать.

— Чай — в одиннадцать вечера? Я потом не засну. Лучше зайдем ко мне на четвертый. Я заварю вам мяту с липовым цветом. Если вы пьете мяту перед сном — бывает, некоторые не переносят.

— Нет, отчего же, мята — это хорошо, полезно для здоровья!

Она пошла по лестнице, держась за перила, Клергц — за ней, тоже цепляясь за перила и приговаривая:

— Мята — это отлично. Хорошая мысль.

— По-моему, тоже, — сказала она, оборачиваясь. — А мята с липовым цветом способствует пищеварению. Но некоторые перед сном не могут.

Переговариваясь таким образом, они добрались до Ирининой двери.

Артур Клергц начал подумывать, не влюбляется ли он потихоньку в новую знакомую. А все благодаря управляющему и неисправной лампе в коридоре.

Как бы то ни было, редко когда ему бывало так приятно с кем-то разговаривать.

Ирина, словно угадав его мысли, посмотрела на него и сказала:

— Странная штука жизнь, верно?

Вдруг резко распахнулась соседняя дверь, и на площадку выскочил в халате Вортавич — Клергц знал его сто лет.

— Это вы тут шумите на лестнице? Спать не даете! — пробурчал он и сухо кивнул Ирине.

— Я споткнулся и упал, — стал объяснять Клергц, — а мадам любезно предложила заварить мне липового цвета с мятой, вот мы и…

Вортавич засунул руки в карманы халата и усмехнулся:

Что-то пить? Когда у вас травма? По-вашему, это удачная мысль? А если вас придется отвезти в больницу и срочно оперировать, думаете, хирург будет счастлив, что вы перед анестезией напились горячего?

— Но меня вовсе не надо оперировать, — сказал, отшатнувшись, Клергц.

Вортавич воздел руки и призвал в свидетели стенку:

— Мне будут тут рассказывать, кого таки надо, а кого не надо оперировать! Мне, брату врача! — И, переведя взор на Клергца, прибавил: — Это решать не вам! Решать будет хирург! А я пока что запрещаю вам пить. Я как сосед несу ответственность. Зайдите, и я вызову вам «скорую».

— Не стоит беспокоиться, — защебетала Ирина. — Я напою его хорошим сладким травяным отваром, а потом он спокойно ляжет в постель. И завтра обо всем забудет.

Эти слова подхлестнули Вортавича.

— Что за безответственные люди! — воззвал он на сей раз к другой стенке. — Мы живем в безответственном мире, где даже женщины, которые ничего не смыслят в травмах, судят о них почем зря! Мадам! — Он повернулся к Ирине. — Месье Клергц — мой старинный знакомый, и с этой самой минуты он поступает под мою ответственность. Я сам займусь им. Так велит простая человечность: ведь я знавал его покойную жену — ее весь квартал уважал! — был на ее похоронах!

При упоминании о супруге Клергц совсем растерялся и беспомощно посмотрел на Ирину.

Она же, чуть разведя руками, сказала:

— Простите, что я вас оставляю, но уже поздно, и мне пора спать.

Вортавич дернул подбородком в знак прощания и подтолкнул Клергца к своей двери.

Ни «скорой помощи», ни просто врача он вызывать не стал, а, как всякий, кто страдает хронической бессонницей, с готовностью разговорился: сначала об управляющем, потом о войне, потом о себе, о брате, об их с братом отце, о России до революции. Наконец он заметил, что Клергц уже не слушает, проводил его до лестницы и посоветовал на другой день сходить к его, Вортавича, знакомому врачу. Вложил напоследок в карман соседа визитку своего брата и закрыл за ним дверь.

Лампочка на лестничной клетке тоже работала еле-еле и внезапно погасла. Клергцу пришлось спускаться на свой этаж в темноте, и он опять едва не поскользнулся. Он покрепче ухватился за перила, но мысли его были заняты другим: наверно, никогда уж, думал он, не придет ему на помощь такая красивая женщина.

Ну а Ирина С. очень скоро переехала. И не оставила нового адреса.

Зато Вортавич еще долго жил в этом доме. Служа Артуру Клергцу живым напоминанием о том, что здесь, на улице Жарант, нет места для любви. Как, может быть, и нигде в нашем мире.

Борис Тонский, певчий в маленькой синагоге Четвертого округа, подрядился выступать в «Консер-Пакра», что на бульваре Бомарше, под именем Тони Розиб. Взял и подрядился. Ни с того ни с сего. Просто потому, что у него хороший голос.

Узнав об этом, президент общины высказался коротко и ясно:

— Одно из двух: или вы переходите в мюзик-холл, или остаетесь хазаном в шуле. Выбирайте!

И Тонский выбрал.

Он выступил несколько раз на бульваре Бомарше в первые дни сезона, но успеха не имел и очень скоро остался без работы.

О том, чтобы взять его обратно в синагогу, не могло быть и речи. Теперь он появлялся там по субботам как обычный правоверный еврей, а хазаном вместо него стал племянник раввина.

Вскоре Тонский стал посещать другую синагогу, по соседству, а потом, в один прекрасный день, он окончательно покинул Четвертый округ — отправился искать счастья в Канаду.

В Торонто Борис Тонский превратился в Бориса Тони. Однако новое имя не принесло ему удачи. Хозяин кабаре, в которое он было поступил, принял его за итальянца — на афише стояло что-то вроде Бористони. Но простояло всего три дня. На четвертый новичка выставили за дверь. И вдруг ему повезло: совершенно случайно, в каком-то благотворительном заведении, он повстречался с дочерью влиятельного члена тамошней общины. Прошло всего несколько месяцев, и Борис Тонский, вернувший свое прежнее имя, навсегда распростившийся с любым пением, духовным и светским, стал зятем богатого коммерсанта.

Джуди, жена, ничуть ему не докучала. Раз в два года рожала по ребенку и не мешала соответствовать положению разбогатевшего зятя, так что Тонский жил вольготно и весьма преуспел в Канаде. Поначалу он принимал участие, хотя довольно скромное, в семейном бизнесе. Когда же отец Джуди, имевший единственную дочь, а значит, и единственного зятя, скончался, он, в неполные сорок лет, стал важной персоной. Необходимость утруждать себя делами отпала, и семейство могло позволить себе проводить время в праздности и роскоши.

Отправившись как-то раз на несколько дней в Европу погреться на солнышке, Борис и Джуди остановились не в Париже, а в Кап-Ферра. Понятно, моря и солнца там было побольше, чем в Четвертом округе. Но главная причина заключалась в другом: Борис хотел взять реванш!