От самого темного сердца - Виктория Селман

фунтов за бутылку.

– Значит, есть особый повод.

– Его ты пьешь с ней?

– Нет никакой «ее». Господь немилосердный!..

Мама вздрогнула. Мэтти отлично знал, что она не терпела богохульства.

Так продолжалось долго. Стены смыкались. Что творилось с мамой? Где была прекрасная женщина, которая устраивала завтраки в постели и выискивала на берегу красивые стеклышки? Которая засиживалась допоздна и до дыр заслушивала пластинку про сержанта Пеппера? Почему, всегда легкая на подъем и заводная, рядом с весельчаком Мэтти она растеряла всю свою жизнерадостность?

Я видела, что он тоже пресытился, это сквозило в его поведении. Он сутулился и двигался медленно, как лунатик. Бледное и опухшее лицо с темными кругами под глазами. А ведь он всегда говорил, что много спит…

– Какие у тебя проблемы? Почему ты ему не веришь? – Мне нужны были ответы.

Они снова повздорили. Мама сидела за столом на кухне, поглаживая бокал шардоне. Она не привыкла к алкоголю и разбавляла вино сладким апельсиновым соком.

Мама провела пальцами вверх и вниз по ножке бокала.

– Боюсь, ты не поймешь.

– Зато я понимаю, что так ты его оттолкнешь, как оттолкнула папу.

Она напряглась, лицо окаменело.

– Иди в свою комнату, Софи.

– Господи…

– Я сказала, идти в комнату. И не смей поминать Господа всуе.

Меня охватила ярость:

– Может, ты его больше не любишь, но я люблю. Такого отца у меня никогда не было.

– Он тебе не отец. И мне не муж.

– Неудивительно.

Она покраснела:

– В комнату. Сейчас же! Я не буду повторять.

Вернувшись, Мэтти заполнил зияющую пустоту. Но пропасть между мной и мамой только ширилась.

Глава 20

Пришла весна, а они все еще ссорились. Угроза войны нарастала, как в прямом, так и в переносном смысле. В моих воспоминаниях эти два конфликта соединяются в один. Мама нападала на Мэтти. Маргарет Тэтчер готовилась атаковать Аргентину.

А в Северном Лондоне нескольких женщин ожидала скорая смерть.

На занятиях я не могла сосредоточиться, поздно сдавала домашнее задание и в наказание частенько оставалась после уроков.

Однажды миссис Коутс попросила меня задержаться «на пару слов».

– Тебя что-то тревожит? – добродушно поинтересовалась она.

– Нет.

Я давно выросла из возраста, когда говоришь учителю чистую правду.

– Точно? – Она подняла подбородок, за стеклами очков блеснули проницательные темные глаза. – Ты же хорошая девочка, Софи. Однако отметки ухудшаются. Столько четверок…

Я заверила ее, что все хорошо и я постараюсь заниматься лучше, однако заерзала под ее взглядом.

– В этом возрасте бывает сложно. Не такая я старая, чтобы не помнить, каково это – быть одиннадцатилетней.

Удивительно. Нам она казалась древней, как и все взрослые. Кроме Мэтти, эдакого Питера Пэна. Как он умел веселиться, дурачиться… Мама этого терпеть не могла. Особенно когда мы играли в «тюрьму». Особенно когда мы играли без нее.

– Хватит. Наведи у себя порядок, Софи. Устроила свинарник.

– Это моя комната.

– В моем доме.

– В квартире, к тому же съемной.

Следующим доставалось Мэтти. Я почти засыпала, когда меня будили их споры на повышенных тонах.

– Это янтарь; я подумал, он очень идет к цвету твоих глаз.

– Без коробки?

– Так продавался.

Тишина звенит громче слов.

– Это ее, да?

– Что?

– Думаешь, я позабыла о сережке?

– Господи Иисусе, Эми! Я же сказал…

– Я слышала. Но и я тебе кое-что говорила.

– Просто хотел сделать тебе приятное. Не нужно ожерелье – не бери.

– Миссис Коэн замечала, как ты возвращаешься домой поздно ночью…

Миссис Коэн, соседка Мэтти, любительница подглядывать из-за занавески. Мы столкнулись с ней, когда хотели сделать ему сюрприз по возвращении из Ирландии. С тех пор мама называла ее «Суп-с-мацой»: сильный еврейский акцент запомнился нам ярче, чем фаршированная рыба, которой она нас потчевала. «По рецепту моей венгерской бабули».

– У миссис Коэн прогрессирует Альцгеймер. Ей всякое мерещится.

– Тебе что, мало нас? В этом дело? Почему ты ведешь себя так… – Мама подбирала слова, но не нашлась, как закончить предложение.

Мэтти помедлил с ответом.

Я на цыпочках прокралась к двери, чтобы сквозь щелочку посмотреть на происходящее в гостиной.

– Я никогда тебе не рассказывал…

Голос бесцветный, сам на себя не похож. Мама опустила плечи. Через просвет двери я видела, как она положила ладонь ему на руку и придвинулась.

– Не рассказывал о чем?

Опять тишина, которую не смеешь нарушить.

– Мой отец мне не родной.

– О чем ты?

– Мама переспала с каким-то левым мужиком. Даже фамилии его не знала.

Мэтти не был из праведников, как мои мама и бабушка, но в его голосе слышалось отвращение. Мрачная бездна стыда.

– Все эти годы я называл ее мужа папой. А он мне не отец.

– Он тебя вырастил. Любовь к тебе делает его твоим отцом. Это важнее, чем кровное родство.

– Может быть, – Мэтти горько усмехнулся. – Но кем это делает мою мать?

Глава 21

«Кем это делает нас?»

Я на Парламент-Хилл, разговариваю с мамой, пока Бастер роется в опавших листьях. Когда я была ребенком, мне казалось, что с листвой деревья сбрасывают свою душу, чтобы возродиться весной. Раньше в Ньютоне я читала Библию, ходила в воскресную школу и молилась перед едой. Думаю, это вполне объясняет причудливость моих фантазий.

– Только посмотри, как они покачивают костлявыми руками, – говорила мама, когда мы гуляли по зимнему лесу.

От этого голые деревья еще больше казались мне страшными мертвецами. Как та ветка, что стучала ночью в окно моей комнаты. Я накрывалась с головой и представляла, что кто-то просит меня: «Впусти…»

Так было до появления Мэтти. С ним я перестала бояться темноты. Когда он говорил, что защитит меня, я верила.

– Видно, как ей нужен отец, – сказала бабушка маме. – Пора бы твоему ухажеру сделать предложение, Амелия-Роуз, чтобы ты не была бесчестной женщиной.

– Я и так порядочная, мама.

– Вот поэтому ты и не замужем. Дерзость тебя не красит.

Общество дьявольски озабочено внешними приличиями. Будь по-другому, Мэтти пришлось бы сложнее.

– Кем это делает нас? – повторяет вопрос мама.

– Дурами, вот кем, – отвечаю я.

Сами позволили ему завладеть нашими умами. Сами себя обманывали и не хотели замечать происходящего прямо у нас под носом.

– Если он действительно все это совершил…

Как обычно, вместе с «если» на мои плечи ложится тяжкий груз. «Если» – самое нагруженное смыслами слово.

Что, если Мэтти невиновен?

Что, если посадили не того?

Что, если я сделала величайшую ошибку в жизни?

Если… если… если…

– Ты знаешь, что они винят нас? Семьи, – мама говорит с такой покорностью и болью, без которых я ее уже