Единственная для принца. Книга 3 - Анна Агатова

- Единственная - это благословение Плодородной, Дами. Это не может не нравиться. Ты не можешь не хотеть.

- А я не хочу! - Дамиан почти кричал, наклонившись к брату. Лицо покраснело, на шее вздулись жилы.

Лев встал, обнял младшего. Сейчас, как и в детстве, он был выше на целую голову.

- Ну, ну, братик... Не надо, всё хорошо. Ты просто ещё не понял. Единственная - это счастье. Я вот нашёл свою и счастлив. Это блаженство, знать, что она у тебя есть, твоя единственная.

Дамиану хотелось заорать: «Она умерла, твоя единственная! Чему тут радоваться?!», но он закусил губу и смолчал - не было в том вины Льва, и укорять его было не в чем. Зачем же добавлять боль его душе? Но сдерживаться от крика было трудно, и тяжёлое дыхание вырывалось из груди, как из кузнечного меха в сильных руках подмастерья.

Через пару мгновений Лев отпустил младшего брата, но оставил одну руку на его плече, а второй показал на небо:

- Её глаза, как звёзды. Моя Суэлла смотрит на меня оттуда. Понимаешь? Она там, а я тут. Мы вместе, и мы счастливы.

Та же ласковая и радостная улыбка сияла на его лице, а устремлённый вдаль взгляд был действительно счастливым. Улыбался он не брату и не звёздам. Улыбался он своей единственной, принцессе Суэлле, которая вот уже несколько лет была мертва.

Дамиан ещё несколько мгновений постоял, глядя на брата и сглатывая горечь, а потом повернулся и пошёл, размышляя о том, что поддержки от Льва получить не получится, и ответ на свой вопрос нужно искать в другом месте.

Вот только где?

***

Лицо! Всегда держать лицо!

И Дамиан неспешно шел по дворцу с непроницаемым выражением. Приходилось сдерживать чувства, что гнали его, толкали словно ураган немыслимой силы. Только направление было непонятно.

Эти они, чувства, не подавляй их реджи каждую секунду, ускоряли шаг, заставляли мысли суматошно метаться в бессмысленной ярости, сердце - бешено колотиться, а руки - сжиматься в кулаки. Он старался шагать сдержанно и неспешно, но внутри бушевала буря, стремившаяся снести всё на своём пути. Наверное, именно это подтолкнуло его в неожиданном направлении - к тому выходу, что вёл к дворцовой сантурии.

Да, ему сейчас, как никогда, нужно понимание и добрый совет: как выжить эту чужую женщину из своих мыслей, своего сердца, из своей жизни? Он несогласен с ней мириться! Ни за что!

А оч’Ивар - мудрый и душевный человек, всегда помогал ему и советом, и пониманием, а главное - добротой и тёплыми чувствами, которых Дамиану так не хватало в той жизни принца, которая с юности не устраивала его.

Да, правильно, оч’Ивар! Вот кто ему нужен!

В полумраке сантурии Дамиан вздохнул облегчённо – небольшой зал был пуст, посетителей не было, зато был знакомый с детства сыроватый запах побелки и горящих огоньков, а ещё полумрак и тишина. Душу наполнял покой, ураган утихал, успокаивался. И реджи с упоением ощутил, как расправляется что-то в груди, как от облегчения на глазах выступают слёзы.

- Сын мой? - радостный старческий голос эхом разнёсся под сводами храма. Дамиан обернулся. У двери дальнего бокового предела стоял оч’Ивар. Он смотрел открыто, улыбался искренне и дружелюбно. Дамиан сдержал вздох облегчения.

- Да, оч, - склонился перед стариком.

- С радостью ли пожаловал, сын мой?

- За утешением, оч, - принц поднял глаза на священнослужителя.

- Утешением? - в глазах старика радость сменилась участием.

- Да, оч. Я встретил её. Но она не та.

- Не та? - брови старика чуть заметно сошлись на переносице.

- Да. Она незнатного рода.

Лицо оч’Ивара вновь осветилось улыбкой.

- Сын мой! О чем ты?! Разве это важно? Ты её встретил, и это счастье!

И Дамиан подавился словами о том, что найденная женщина, женщина, которая должна стать его королевой, - селянка, вдова с тремя детьми!

Слова застряли в горле, так и не найдя выхода. Принц смотрел в глаза старика, рассматривал морщины от его доброй улыбки, прозрачные, старчески выцветшие голубые глаза, и всё крепче сжимал губы. Нет, рано он порадовался. Здесь ему не найти понимания...

Реджи распрямил спину.

- Попрошу вас, оч’Ивар, матушке не говорить об этом. Я... сам. Как-нибудь.

Удивление на лице оч’Ивара сменилось доброй улыбкой. А Дамиан резко развернулся и, не прощаясь, быстрым шагом покинул сантурию.

Буря внутри вновь бушевала, завывая и требуя выхода. Казалось, что если он сейчас не разобьёт что-нибудь, не разрушит, не сломает, то просто взорвётся. Реджи слепо, почти ничего не видя от ярости, шёл куда-то в сторону от сантурии, сжимая и разжимая кулаки.

Вслед ему с крыльца с сожалением смотрел сухой старичок и что-то беззвучно шептал.

А реджи что-то делал, резко махал руками, давая выход слепому гневу. И пришёл в себя, только когда чурбак соскочил с колоды и больно ударил по ноге. Осмотрелся и осознал: он - на хозяйственном дворе, далеко спрятанном от самого дворца, в руках - топор, а перед ним - колода. Земля вокруг огромного сучковатого пня, на котором рубили дрова, была усеяна поленьями, какими во дворце топили редкие камины. В воздухе стоял запах пыли и древесной коры.

К поленнице, испугано тараща глаза на побелевшем лице, жался перепуганный мальчишка-слуга, следя за действиями принца.

Принц, скорее по инерции, чем осознано, наклонился и подобрал недоколотый чурбак, что так удачно упал ему на ногу, отрезвляя и возвращая в реальность. Установил его на колоде и замахнулся топором. Хекнув, с силой опустил орудие на деревяшку, с удовольствием наблюдая, как в разные стороны от лезвия разваливаются узкие полешки.

Он наклонился к земле и выбрал то, что было побольше, снова установил его на колоде и замахнулся. И это движение, мощное, лихое, именно такое, какого требовала бьющаяся внутри душа, выплеснуло ярость, гнев и боль. И Дамиан побыстрее подобрал ещё один недоколотый чурбак, чтобы ещё раз ощутить как по капле, по песчинке уходит, растворяется всё плохое и разрушительное, что он сдерживал в глубинах своей души. 

Он замахивался и рубил, рубил и замахивался, и выплёскивал, выплёскивал, выплёскивал... Каждый новый замах и резкий удар приносили облегчение и радость. Чувствовать освобождение было так хорошо, так приятно, что принц улыбнулся и махнул испуганному мальчишке, чтобы принёс ещё чурбаков.

Мышцы звенели, ветерок холодил потный лоб, спину, прикрытую тонкой рубашкой, запах сухой древесины щекотал ноздри, а осеннее негорячее солнце ласково гладило его светлые, вьющиеся от пота волосы. Хорошо!

Реджи остановился лишь тогда, когда почувствовал, что больше не хочется бить и крушить, а ладони заметно саднят. Он с чувством хорошо сделанной работы вогнал топор в колоду. Глянул на свои ладони. Привычные к оружию руки хоть и не покрылись волдырями, но всё же покраснели - к такому они все же не привыкли.