Перемещенное лицо - Владимир Войнович

Так и сейчас. Чонкин сказал, что погода сегодня отличная, иесли бы у него была возможность позагорать, он очень скоро стал бы таким жечерным, как Джон. Джон спросил Чонкина, чем он кормит своих лошадей, овсом илисеном? Чонкин показал ему пятилитровый алюминиевый чайник и сказал, что едет загидросмесью. Джон ответил, что его лошади чай не пьют, но зато он каждый деньугощает их шоколадом. Чонкин сообщил, что гидросмесь ему нужна для соблазнениянемецких девушек, к которым он сегодня пойдет, а Джон возразил, что в штатеЮжная Каролина природа гораздо живописнее здешней. Так поговорив, они свернули,Иван – налево, а Джон – направо; Чонкин направил своих лошадей в сторонуаэродромной каптерки, а куда покатил Джон, мы не знаем, да нам это инеинтересно.

Гидросмесью, гидрашкой, или «ликером шасси» (с ударением напервом слоге), авиаторы называли амортизационную жидкость для тогдашнихпоршневых самолетов: смесь глицерина (70 %), спирта (10 %) и воды (20 %). Вболее поздние времена, отмеченные вершинными достижениями технической мысли ипереходом авиации на реактивную тягу, качество смеси заметно улучшилось и сталоболее приемлемым для человеческого желудка: 60 % глицерина, 40 % спирта иникакой воды. Обычно хранилась эта белесая полупрозрачная жидкость вдвухсотлитровых железных бочках возле аэродромных каптерок.

Каптерка, к которой приблизился Чонкин, помещалась вдеревянном вагончике на санных полозьях. Старший сержант Константин Кисель, встарой майке с дыркой над левым соском и такой же под левой лопаткой (как будтоего насквозь прострелили), сидел перед вагончиком в тени сооруженного им самимтента из парусины от самолетного чехла. Один край парусины был прибит гвоздямик стене вагончика, а другой распялен на двух заколоченных в землю шестах.Сиденьем служило сержанту старое и приспособленное к наземному употреблениюсамолетное кресло с выемкой для парашюта, заполненной тряпками, а стол былсляпан из четырех снарядных ящиков и положенной на них двери с уголками,обитыми бронзой и с тоже бронзовой ручкой в виде собачьей головы, которую досих пор почему-то не открутили.

Парусина была худая, со многими дырками, солнце,просочившись сквозь них, сыпалось на рано полысевшую голову Киселямножественными «зайчиками», отчего он пятнистой лысиной частично напоминаллеопарда. Имея уйму свободного времени, Кисель разложил перед собою дветрофейных тетради и из одной в другую, кусая ногти левой руки, переписывалпечатными буквами роман в стихах «Евгений Онегин» неизвестного автора, которыйсебя так представил читателю:

Нет, я не Пушкин, я другой,

Еще неведомый избранник,

По штатной должности механик,

Но с поэтической душой.

Хотя моих произведений

Еще не выдал в свет Огиз,

Хоть не талант я и не гений,

Но все ж готовлю вам сюрприз.

Это было только вступление к роману, а сам роман начинался снеожиданного события:

Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог,

Кухарке Дуне так заправил,

Что повар вытащить не мог…

Увидев в руках Чонкина пятилитровый алюминиевый чайник,Кисель не стал гадать, зачем этот чайник, и не подумал, что Чонкин явился кнему за чаем. Он даже и спрашивать не стал, чего и зачем, а потянулся вниз,вынул из-под стола короткий резиновый шланг, махнул рукой:

– Там, из второй бочки насасывай.

– Ладно, насосу, – сказал Чонкин, – но у меня к тебе, слышь,дело есть преочень важнецкое.

– Ну, говори, – разрешил Кисель.

– У меня, вишь, до войны баба была.

– До войны только? А во время войны не было?

– Да не в том, – отмахнулся Чонкин. – А в том, что софицером живет. Я, слышь, тута, а она тама с летчиком, и надо ей, слышь,письмишко накарябать, ну, что нехорошо, что как это мужик у тебя вроде как это,а ты так вот, а?

– Ну так в чем же дело? И напиши. Напиши, – решительноповторил Кисель. – Напиши: ах ты, сука позорная, я здесь кровь за родину и заСталина проливаю, а ты, блядина, потерявши остатки стыда, с летчиками в пухукувыркаешься, мертвые петли делаешь, в штопор вошла, бесстыдница, и выйти никакне можешь!

– Во! – обрадовался Чонкин. – Так и надо, как ты говоришь,только немного помягче. Она в пуху-то не кувыркается, потому что знакомствоведет заочное.

– Ну, тогда другое дело, тогда напиши помягче.

– Так в том-то и оно, что я… ну не мастак я. Я-то вообщебуквы почти что все знаю, а так чтоб письмо написать складно, это нет. Ты мненапиши, а я тебе вот чо дам.

Он протянул Киселю зажигалку, которую на толкучке у немца закусок мыла выменял.

Кисель повертел зажигалку в руках, удивился. Она была в видеобнаженной женской фигурки. Руки вместе сжал, ножки раздвинулись, между нимиогонек вспыхнул.

– Ладно. – Кисель положил фигурку в карман. – Садись, будемписать письмо турецкому султану. Как ее зовут? Значит, пишем: здравствуйте,Нюра! Так?

– Так, – согласился Чонкин.

– Ладно. Далее: я вам пишу, чего же боле? Ну, как бы, ну чтож мне еще остается? Что я еще могу сказать? И ты в самом деле ничего сказать неможешь. Ну а далее, давай, сначала к совести ее обратимся. Нюра, как же этотак, что ты променяла меня на какого-то офицера, пусть даже заочно? Которого тыи в глаза, возможно, никогда не видела и не увидишь? Я, конечно, понимаю, что унего золотые погоны и денег поболее, чем у меня, и паек получше, но это жеофицер, человек ненадежный, ему лишь бы свое удовольствие справить, а того,чтобы создать крепкую советскую семью на все продолжение жизни, это у него естьтолько в штанах, а не в голове…

На все письмо времени было потрачено не больше часа. Послечего Чонкин наполнил чайник, а старший сержант Кисель вернулся к романунеизвестного автора о дружбе авиационного механика Евгения Онегина с мотористомВладимиром Ленским. Они работали вместе, крепко подружились…

…Казалось, и не быть раздору,

Но тут пришла в коварный час

Татьяна, мастер по приборам,

Успешно кончив тульский ШМАС…

Ефрейтор Ларина Татьяна

Была почти что без изъяна,

Решил единодушно полк,

У нас ведь знают в этом толк.

И сколько было разговоров

О ней под крыльями машин!

Блестели глазки у майоров,

Сверкали очи у старшин.

И командир полка упорно