Все по-настоящему - Юлия Резник

Медленно отстраняюсь. Отклоняюсь ниже, еще ниже… Пока мои локти не касаются матраца. Переношу на них вес тела и замираю вот так. Абсолютно беззащитная перед ним. Открытая и такая хрупкая, что, кажется — дунь, и сломаюсь, разлечусь на сотни хрустальных осколков. Клим тянется за мной. Опирается на предплечье и нерешительно замирает в каких-то сантиметрах от моей груди. Он все еще полностью одет. Но в прорехах между выдранными с мясом пуговицами виднеется его массивное тело. Я помню Клима молодым и поджарым. Сплошь покрытым мышцами. Сейчас он другой. Но я все равно люблю его просто до невозможности. Я его до остановки дыхания люблю.

Трепещущей вершинки груди касаются губы и тут же втягивают сосок в рот. Язык прижимает к небу и начинает медленно перекатывать его туда-сюда. Осторожно покусывать и посасывать. Много раз, лаская себя, я представляла, как это будет. Но все мои фантазии оказались такими блеклыми в сравнении с реальностью! Закусываю губу и, что есть сил, запрокидываю голову. Неосознанно развожу ноги, будто приглашая его продолжить. Из глубины горла вырываются странные вибрирующие стоны — охватившая тело дрожь подчинила себе мои связки… И вообще всю меня подчинила.

— Все будет хорошо, слышишь? Все будет хорошо…

Жаркий шепот у самой груди вызывает новую волну мурашек. Я всхлипываю. Качаю головой. Подкидываю бедра выше. Мое тело молит о ласке и освобождении. Понимая это, Клим чертыхается, снова втягивает в рот сосок и осторожно, будто боясь спугнуть, опускает твердые пальцы на клитор. Мы синхронно втягиваем воздух и замираем, больше не дыша. Секунда… Другая… Не вытерпев, подкидываю бедра. Он, наконец, поддевает пальцами трусики и впервые касается меня там без помех. Обхватываю его рукой за шею. Прячу лицо в волосах. А когда он вновь медлит, невольно впиваюсь в кожу короткими ноготками.

— Давай… — командую хрипло на ухо.

Пальцы шевелятся. Трогают, гладят. Будто впервые оказавшийся в руках инструмент… И я понимаю, что без этой формальной, в общем-то, процедуры нам ни за что не добиться идеального звучания, но как же вытерпеть этот первый раз?

Выгибаюсь дугой. Внутри меня будто натягивается раскаленная добела нить. И он то натягивает ее, то отпускает, иссушивая меня этой бесконечной сменой эмоций. По вискам катится пот. И катятся слезы. Я, должно быть, здорово пугаю Клима, но, прежде чем он успевает от меня отстраниться, буквально за какую-то миллисекунду до этого, та самая нить во мне обрывается, и я, окончательно утратив связь с землей, преодолеваю ее притяжение и вырываюсь в открытый космос. Клим отстраняется, но я не позволяю, прочно удерживая его за шею. Прячу на ней лицо — зареванное и наверняка некрасивое. Меня подкидывает на волнах оргазма. Клим опять ругается, но, слава богу, больше не пытается от меня освободиться. Напротив, он с силой прижимает мое тело к своему, и, наверное, только благодаря этому мне удается пережить то, что со мной случилось. Я потрясена до глубины души. Я обесточена. Очевидно, у меня нервный срыв. Или… что? Я не знаю. Но мои слезы катятся безостановочно.

— Я не в порядке, — шепчу очевидное ему на ухо. — Прости, пожалуйста. Но я не в порядке…

— Я вижу, глупая… Почему ты сразу мне не позвонила?

— А что бы ты сделал? — всхлипываю.

— Не знаю, Татка. Наверное, просто был бы рядом. Ну, или, по крайней мере, разогнал бы этих всех… гостей. Ну, вот почему ты их сама не выгнала?

— Не знаю, — всхлипываю. — Думала, они, наоборот, помогут мне как-то отвлечься. О господи! — отталкиваю Клима и сажусь на постели, обхватив горящие щеки ладонями. — Гости! Как же мы… Что же они… — не нахожу слов. — Что они о нас подумают?

— А ничего. Я скажу все, как есть. И разгоню их.

— Что ты? Зачем?

— Затем, что не до гостей нам! Они не дураки. Поймут. А вообще это не их дело, чем я за закрытыми дверями спальни со своей женой занимаюсь.

Клим осторожно встает с постели и заправляет рубашку в брюки. А у меня нет сил даже просто на то, чтобы ему возразить. Перед тем, как уйти, он заставляет меня перекатиться на освобождённый от покрывала край кровати, чтобы, окончательно то стащив, завернуть меня в теплое одеяло.

— Что ты делаешь?

— Спи. Я скоро приду.

Еще нет и девяти, но меня и впрямь клонит в сон. И веки такие тяжелые, что держать глаза открытыми просто невозможно. Но я все же не позволяю себе уснуть, пока Клим топчется у двери.

— Что-то не так? — решаю уточнить причину заминки. Терентьев бросает на меня непонятный взгляд через плечо, а потом и вовсе поворачивается ко мне передом и с намеком опускает взгляд вниз.

— Ох, — выдыхаю я. Да уж… Как-то я забыла, что ни один мужчина, если он, конечно, не импотент, не сможет остаться равнодушным к тому, что происходило минутой ранее. Стояк моего мужа — наглядное тому подтверждение. В смысле… тому, что он неравнодушен. В его потенции я никогда не сомневалась.

— Прости… Я не знаю, что на меня нашло. Жаль, что так вышло.

— Ну, привет! Ты меня, что, добить решила? Жаль ей… — хмурит брови мой муж и опять отворачивается.

— Клим! Я не… — запинаюсь, не совсем понимая, что мне нужно сказать, чтобы все не испортить, но он лишь отмахивается от меня, будто уверен, что ничего толкового я сейчас не скажу, и выходит прочь из комнаты. И без него мне даже под толстым пуховым одеялом становится холодно и неуютно. Обрывки тумана, которые Клим разогнал по углам комнаты, потянулись ко мне цепкими щупальцами, грозя опять поглотить все кругом. Возвращая меня в кошмар сегодняшнего дня. К маленькому мальчику, которого я потеряла. К его безутешным родителям, которым вынуждена была об этом сказать… Зажмуриваюсь, как ребенок, и прячусь с головой под одеялом. Мне бы только до возвращения Клима продержаться. Мне бы только дождаться… его.

Клим

В ту ночь мной овладевает бессонница. И дело вовсе не в привычке ложиться далеко за полночь. Просто я не могу не думать о том, что произошло. Как-то в голове не укладывается такая реакция Татки. Я всегда думал, что врачи — довольно циничные люди. Иначе в их профессии просто не выжить. Но Таткина боль такая сильная, что ее, кажется, можно потрогать руками. И я просто не понимаю, как она может продолжать свое дело, если принимает так близко к сердцу все то, что в ее профессии порой неизбежно.

А еще я сам довольно странным образом реагирую на происходящее. Будто оно касается меня напрямую. Нет, я не испытываю даже тени Таткиных чувств, но… при виде ее такой у меня начинают ныть зубы от бессилия и еще какого-то странного ощущения, природу которого я пока не могу понять.

Тата спит беспокойно. Ворочается с боку на бок, хмурит соболиные брови. И, если честно, я смотрю чаще на нее, чем в распечатки с аналитическим отчетом, который планировал изучить к завтрашнему совещанию. Откладываю бумажки, снимаю очки и, погасив ночник, выхожу из спальни.

Из гостиной, потягиваясь всем телом и зевая, выплывает Стасян. Я все еще не понял, как он оказался обрит едва ли не налысо. И даже не разобрался с директором гостиницы для животных, в которой его умудрились потерять. Так, устроил им грандиозный шухер в день возвращения из командировки — и на этом все.