Бессонные ночи - Александр Назаров

первый запуск. Наконец-то человечество покинет колыбель. На самом деле, я чувствую, что вопросы только удвоятся. Или утроятся. Удесятерятся. Хм. Что-то меня занесло.

— Знаешь, Франц, за эти годы мне стало казаться, что Вопросы вселенной далеко не самые важные для человека.

— Возможно. Вообще, зря я это сразу про космос. Вот так, не успев из поезда выпрыгнуть. Всегда говорил людям, чтобы останавливали меня от такого. Мы ведь даже не успели рассказать друг другу, как жили все эти годы. Вот моя главная загадка. Как поживаешь, Фред? Я слышал ты теперь режиссер. Это правда?

— Да, так и есть. Учусь снимать фильмы. Вот, готовлю своё первое полноценное кино.

— Вау. Это славно. А если не секрет, почему ты ушел с инженера?

— Ух…

Вот что мне тебе ответить, Франц? Что я не находил себе там места? Что моя душа стремилась в другое русло, что я больше уже не мог там учиться? Рассказать, что от наших уже никого и не осталось? Они умерли под пулями, их разорвало снарядами и противопехотными минами. Они утонули в крови и грязи.

— Я и сам до конца не знаю, Франц. Знаю, что мне здесь лучше, да и всё.

— Что могу сказать, если тебе здесь и правда больше нравится, то это прекрасно.

И вот мы сидим на квартире у Аттерсона. Признаться, я не ожидал, что Франц и ребята так быстро поладят. Сначала мой одноклассник заметно стеснялся незнакомой компании, но в итоге он быстро освоился. Далее началось то, чего я и ожидал. Иммерман начал рассказывать о науке.

— Знаете, какое самое захватывающее чувство? Это чувство, возникающее, когда две области знания сливаются в одну и всё для тебя встает на свои места. Когда мир для тебя перестает быть дискретным. И вот, как это случилось у меня на днях. Я читал книгу про чёрные дыры. “Дыры” эти рождаются в момент гравитационного коллапса звёзд. По сути, они проваливаются сами в себя, создавая дыру в пространстве-времени. В центре черной дыры находится сингулярность, своего рода точка бесконечной плотности. Это для нас. Так вот. Знаете теорию большого взрыва? Есть предположение, что большой взрыв произошел в результате взрыва сингулярности. Конечно, это может быть и не совсем та сингулярность, что возникает в черных дырах, но кто знает. А что, если каждый раз, когда звезда, умирая, превращается в чёрную дыру, она создает новую вселенную? Просто представьте, какая тогда выстраивается картина! Одна вселенная своими звездами порождает другие миры. Космическая непрерывность. Быть может, и мы возникли таким образом, и мы являемся детьми умершей звезды в другой вселенной. Дух захватывает! Теория о черных дырах и теория Большого взрыва сливаются в одно. Что думаете?

— Было бы хоть что-то понятно из того, что ты сказал, — отвечает ему Аттерсон, — но очень интересно. Поверь. Очень.

— А я, в принципе, поняла за исключением некоторых слов. Что значит “гравитационный коллапс”?

— Быстрое сжатие под действием гравитации. У звезды кончается топливо, его уже ничто не распирает изнутри, вот оно и падает в себя, — машинально поясняю ей.

— Именно, — улыбается Иммерман.

— Ты что ли тоже в этом шаришь, Фред? — спрашивает Аттерсон.

— Типа того.

— Ничего себе “тоже шарит”? — удивляется Франц, — да он вам многое о себе не рассказывает.

— А зачем рассказывать? — спрашиваю я, — это все равно уже не про меня. Зачем им знать про глупого подростка? Каким он был, чего хотел и что делал? Пустое.

— Опять начинает, — бурчит Ульрик, — тебе виски или коньяка? Сейчас сбегаю до магазина. Тебя надо спиртом видимо заливать, чтобы ты перестал про себя херню нести.

Иммерман вдруг поднимается с дивана и подходит ближе ко мне, после чего наклоняется и шепчет на ухо:

— Давай выйдем, поговорим? — спрашивает он, а я киваю в ответ. Он обращается к Ульрику, — Не против, если мы выйдем на балкон?

— Да пожалуйста.

Стоим на балконе, до боли вдыхаю ртом холодных воздух.

— Ты сильно изменился, Фред. Тебя не узнать. Куда пропала та жизнерадостность, та страсть к познаниям, которой ты когда-то пылал? — спрашивает меня Франц.

— Я думаю, они все еще во мне, похоронены где-то глубоко внутри.

— Что произошло? По какой причине ты не вернулся в инженерный? Только скажи правду. Мы столько знали друг друга. Думаю, ты можешь сказать.

— Всех причин не назову. Можно сказать, тут целый комплекс причин. Незадолго до войны у нас с тобой был разговор. Возможно, ты его помнишь. Мы говорили о том, что уровень образования в Нортдштадте нас не устраивает. Нам давали кастрированную программу! Мы — инженеры — получали школьные знания. Где это видано? В том разговоре мы пришли к заключению, что были обмануты институтом. Обмануты капитально. И вроде время шло, всё забылось. Но это все равно подтачивало.

Пару секунд молчу. Вижу взгляд Иммермана, который словно говорит: “Но?”.

— Но были причины и серьёзнее, — я сдаюсь под напором этого взгляда, — еще одна. Возвращаться было не куда. Лилиан погибла еще до войны, Ганс после этого сразу пропал. Роберт подорвался на мине. Глеб, тот невысокий, вечно весёлый пацан, был расстрелян при попытке дезертирства. До сих пор отказываюсь поверить, какой смертью умер Герри Саливан. Война уже кончилась, а он порезался об колючую проволоку, в кровь попала зараза, он так и не оправился. Ради чего они умерли? В общем, нас остались единицы. Я пришел обратно в университет, а меня посадили учиться рядом с детьми. Мы друг друга не понимали. Словно из разных стран приехали. Больше всего я не мог терпеть их взгляды на минувшую войну.

— А что с ними?

— Они ведь просто не понимали, что такое война. Наверное, это, потому что они в ней не участвовали. С другой стороны, я почти что тоже не принимал там участия. Насколько я знаю, ты тоже не воевал?

— Не довелось. И хорошо.

— Вот. А они… на словах они сами готовый пойти расстреливать врагов. Включая мирных жителей. Обвиняли всех вокруг в поражении. Вроде люди умные, а словно дерьмо вместо мозгов…

Что-то заболтался. Пора кончать с этим глупым разговором.

— Мне иногда кажется, что я должен был погибнуть вместе с одногруппниками. А я и войну не застал, Франц, я сразу получил несмертельную рану и попал в больницу! Это… это просто неправильно.

— Прошлое до сих пор мучает тебя? — понимающее говорит Франц.

— Временами. Днем чувствую себя хорошо, но ночью… Столько мыслей наваливается, реальность словно плавится и плывёт, а я вместе с ней. Будешь смеяться, но я как-то раз даже проверил, в какую сторону плывет реальность. Оказывается,