Бог, страх и свобода - Денис Драгунский

Церковь претендует на то, что ей не принадлежит — я имею в виду здания, сооружения и предметы искусства (они же предметы религиозного культа), которые веками находились в собственности Российского государства или отдельных церковных общин. Но в этом стремлении получить новую, никогда ей не принадлежавшую собственность церковь (я имею в виду РПЦ МП) находит поддержку и государства, и очень многих нецерковных людей. Шаблонные, но совершенно бессмысленные фразы: «церкви надо отдать то, что ей принадлежит по праву», «иконам место в церкви, потому что они создавались для молитвы». Слова бессмысленные и юридически, и просто по существу. По какому именно праву и какой именно из нескольких православных церквей России? А если мы будем раздавать музейные предметы по первоначальной принадлежности, то место картины Репина «Бурлаки на Волге» в бильярдной великого князя Владимира Александровича.

Церковь одержала громкую победу в вечной битве смиренномудрия и благочестия с разнузданностью и кощунством. Растлители и святотатцы Ерофеев и Самодуров и их дерзкие защитники были смяты и опрокинуты согласным напором государственных обвинителей, церковных деятелей, воцерковленных энтузиастов, сочувствующих граждан и отдельных либеральных мыслителей, которые заявили, что никакого высокого искусства там не было, поэтому так им (святотатцам и кощунникам) и надо. Хотя этот процесс войдет в золотой список мирового абсурда, как торжество высоконравственной старушки, которая залезла на шкаф для наблюдения за молодоженами в окне напротив.

И наконец, церковь добилась преподавания в школе «Основ православной культуры».

Меня, однако, в этом тревожит отнюдь не засилье церковности. Оно бы и ладно. Может быть, это, в конце концов, взбодрило бы ту часть общества, которая мыслит атеистически и рационалистически. Может быть, у нас сложились бы, как во Франции XIX века, «партия кюре» и «партия учителя». Началась бы общественная дискуссия — настоящая, неподдельная, по самым главным вопросам бытия. По основному вопросу философии! Обозначились бы два пути развития общества — клерикальный и светский. То есть традиционалистский и модернизаторский. Видите, к чему я клоню?

Почему же я пишу «бы, бы, бы»?

Потому что мы вполне можем не дожить до этой благодати.

Потому что РПЦ, сама того не сознавая, пролагает пути и подготовляет институты для своего сурового оппонента и вместе с тем исторического преемника — для ислама.

Почему «преемника»? Великий христианский богослов, св. Иоанн Дамаскин, араб по крови, младший (всего на 15 лет!) современник Мухаммада, называл ислам сто первой ересью христианства. И это, очевидно, не случайно, не в полемическом задоре.

Христианство — в частности, его ортодоксальная греческая версия, которую мы для простоты называем «православием», — слишком усложнено в своей догматике. Оно требует либо нерассуждающей веры, либо, наоборот, чересчур утонченных рассуждений. Догматы о троичности Бога и двуприродности Христа сломали без счету мозгов и породили множество ересей. Кстати говоря, почти все ранние христианские ереси были, в конечном итоге, направлены на прояснение темных мест, на устранение противоречий — короче, на то, чтобы сделать христианское вероучение проще, понятнее, логичнее.

Ислам, разумеется, не радикальная христианская ересь. Хотя бы потому, что он родился отнюдь не в ходе внутрихристианских богословских дискуссий.

Однако ислам — это монотеистическая авраамическая религия. То есть признающая ветхозаветную и новозаветную священную историю. Пророк Муса (Моисей) и пророк Иса (Иисус) — почитаемые фигуры.

Однако идея единобожия в исламе проведена гораздо более строго, чем в христианстве. Почему-то вспомнилось, как образованный и светский мусульманин, с которым мы вели легкую богословскую дискуссию — так сказать, салонный теологический трёп, — улыбался в ответ на всю диалектику касательно единосущной и неслиянной Троицы. «Как это у Бога могут быть родственники?» Это не родственники, разумеется. Это ипостаси. Особые состояния. Св. Григорий Богослов предостерегал от двух крайностей — считать Троицу за одного бога и считать Отца, Сына и Святого Духа за разных богов. Точно так же у Иисуса Христа две природы (Божеская и человеческая), но одна сущность (Божеская, то есть он единосущен Богу-Отцу). Это можно объять утонченным разумом. Но практически невозможно воспринять на уровне простого человеческого восприятия.

Ислам гораздо проще — не примитивнее, а именно яснее, доступнее пониманию верующего. Бог — один. Все остальные — пророки. Последний и самый главный пророк, получивший от Бога главное и последнее Откровение, — Мухаммад. Нужно свидетельствовать о Боге, молиться ему, поститься, помогать бедным и хотя бы раз в жизни совершить паломничество к святым местам. И жить по правилам ислама (то есть по шариату). Вот и все, в сущности.

Ислам гораздо сильнее и в организационном смысле. Парадоксально сильнее. В нем нет священноначалия.

Папа Римский представляет всех католиков (христиан римского толка) всего мира. Патриарх поместной православной церкви представляет всех православных (христиан греческого толка) своей страны или своей юрисдикции. Но никакой, самый авторитетный мусульманский духовный лидер не может представлять всех мусульман всего мира, или всех мусульман своей страны, или всех мусульман того или иного толка (шиитов, суннитов, ваххабитов и т. п.). Потому что ислам не предусматривает такой позиции. Мусульманская Умма — это не то, что церковь Христова. В исламе вообще нет священноначалия и церковной иерархии в христианском смысле слова: нет пап, кардиналов, епископов, патриархов и митрополитов. Мулла — это предстоятель на молитве, а не священник, не посредник между Богом и верующими. С Богом каждый общается сам, лично. Поэтому нет и церкви как особой организации.

Это делает ислам удивительно гибким и стойким в политических конфликтах. С одной стороны, это единство почти полутора миллиардов мусульман. С другой стороны, эти полтора миллиарда объединены только верой, а не общей для всех религиозной организацией. Вера же в единого Бога и Мухаммада, пророка Его, оказывается сильнее, чем внутриисламские религиозные разногласия и национальные различия. Отсутствие церковной иерархии делает бессмысленными просьбы и требования типа «пусть исламские религиозные лидеры осудят своих экстремистов». Если римский папа или православный патриарх может лишить сана, запретить служение или вообще отлучить от церкви священника-экстремиста, то в исламе просто нет такого «папы» или «патриарха» со сходными полномочиями.

Но в этом не слабость, а очевидная сила ислама. Это позволяет исламу быть одновременно общей религией всех и частным исповеданием каждого. Личный подвиг каждого делает его жизнь богоугодной: нет подвига — нет и благословения Бога. Тут не сошлешься на пресловутую православную «молитву старца», которая позволяет христианину вести жизнь грешную и недостойную: дескать, святой старец отмолит.

Уже тысячу раз говорилось, что кризис государств и политических идеологий требует более прочных, надежных, легковоспроизводимых систем идентичности.

Ислам надежнее христианства — хотя бы потому, что его догматические позиции ясны и четки. И он не сдает их. А христианство делает это сплошь и рядом. Почему?