На перепутье - Александра Йорк

Леон медленно закрыл журнал. За те несколько недель, что он встречался с Тарой, Леон узнал: она умная, она очаровательная, она предана своей работе и он хочет заниматься с ней любовью. Теперь же он в первый раз задумался, почему она захотела его. Что было в нем такого, на что она отозвалась и так свободно ему отдалась? Или она так же свободно отдается и другим? «Нет, — подумал он, — она сразу же отвергла Перри». Значит, дело в его внешности? Тоже нет, из статьи совершенно ясно, что только гармония тела и разума, считает она, делают греческие статуи обнаженных мужчин уникальными. Об этом он уже догадался там, в Греции. Телом он обладал, но как он сумел увлечь ее словами? Ведь, по сути, он изменил всю свою личность для того, чтобы завалить ее в койку и выиграть пари. Он подумал о бронзовом атлете. Почему она так одержима греческим искусством? В эпоху Ренессанса тоже делали статуи в натуральную величину. Тогда почему ее герой Аполлон, а не Давид?

Тара настойчиво расспрашивала его о его собственных скульптурах. Тогда, в Греции, ему удавалось избегать прямых ответов. Он же не собирался встречаться с ней после того, как выиграет пари. Через пару недель после вручения ему свистульки они с Готардами, как и было запланировано, поплыли домой. Но теперь она приезжала в Нью-Йорк, и он осознал, насколько сильно ему хочется ее видеть, продолжить их отношения с того момента, где они прервались. Но когда она появится здесь, то непременно захочет посмотреть его работы. Леона даже передернуло от ужаса.

Тара будет в Нью-Йорке через пару недель, как раз ко Дню благодарения. Так что у него еще есть время, чтобы сообразить, как себя вести. Черт, он обязательно что-нибудь придумает. Он же всегда умудрялся найти выход из положения.

Леон снова порылся в журналах и нашел статью Димитриоса Коконаса: «Классическое искусство Греции. Образ мыслей». Возможно, Тара и не испытывает романтических чувств к своему работодателю, но, как верно подметила Блэр, он сам по уши в нее влюблен. Учитывая увлечение Тары богами, Димитриос вряд ли является соперником, с которым стоит считаться. К тому же он жутко занудлив. Леон понял: сегодня он больше не в состоянии читать восхваления Греции. Ведь, по сути дела, в современном мире, наполненном террористами и раздираемом войнами, этот журнал не интересен никому, кроме археологов, историков и его матери. Современные художники вынуждены скармливать публике то, что она может переварить по-быстрому, — все, что современно, забавно и непосредственно связано с их жизнью (или от этой жизни отвлекает).

Итак! Завтра же он возьмется за свой заказ. Хватит копаться в себе, мечтать о Таре, будто ему снова шестнадцать. И все же придется каким-то образом оторвать ее от этой ненормальной привязанности к античности, иначе она не сможет примириться ни с его работами, ни с его суматошной жизнью в Нью-Йорке. Он подумал о Димитриосе — его вкусы и убеждения еще более прогнившие, чем у Тары. Получалось, что Димитриос для Тары то же, что его мать для него. Душит. Он вспомнил серые глаза Тары и ее честный, прямой взгляд. Он должен вести этот роман очень осторожно… Господи, его мать!

Леон вспомнил вдруг, где находится, и вскочил. Какого черта он тут делает? Надо убираться отсюда поскорее. Даже думать не хочется о возможной встрече с матерью. Что ей придет в голову? О чем она спросит? И вообще, что принесло его сюда?

Хелен Скиллмен стояла на верхней ступеньке лестницы и прислушивалась. Примерно полчаса назад ее разбудил шум в кухне. Она как раз начала спускаться, когда мельком заметила своего сына, прошедшего в рабочий кабинет. От удивления она не смогла сразу сообразить, что делать, и тихонько поднялась наверх, чтобы он ее не заметил. Она замерла, испытывая одновременно нежность и боль. Часы в холле показывали половину третьего.

Сын так редко к ним заходил: лишь по поводу какого-либо семейного события, когда не прийти было бы просто неприлично. И тем не менее он пришел сюда, причем среди ночи. Мысли ее метались, она боялась поверить зарождавшейся надежде. Годы шли, но она все еще не разрешала себе поверить, что потеряла его навсегда. Она жила надеждой, на которую способны только матери: когда-нибудь сын перерастет свой бунт и снова станет самим собой. После того ужасного случая в высшей школе Леонард убедил ее, что продолжать говорить на эту тему не нужно, это только еще больше отпугнет Леона. И они вместе терпеливо ждали — авось их когда-то выдающийся ребенок оставит свой путь саморазрушения и снова явит себя, покончив со своей таинственной яростью и горечью. Но, похоже, их надежде не суждено сбыться. Ему уже за тридцать. Возможно, того мальчика, которого она так нежно любила, больше не существует. Этого же мужчину она не знала.

Хелен поплотнее прижалась к стене, чтобы избежать искушения спуститься вниз. Что он делает? Тишина. Возможно, заснул на диване. Стоит спуститься вниз, и она может не удержаться и пригладить светлую прядь, как всегда упавшую ему на лоб во сне. А позволив себе этот маленький жест, она может также позволить себе поцеловать его в лоб. И тогда уж он наверняка уйдет — нет, просто сбежит, что бы ни привело его сюда.

Почему же он пришел после такого долгого-долгого отсутствия?

Хелен спустилась на несколько ступенек вниз. Ни звука, лишь тикают старинные дедушкины часы. Она заглянула в рабочий кабинет. Его там не было! Она с беспокойством оглядела комнату. Заметила, что стопка журналов рассыпана. Проглядев их, Хелен обнаружила, что все экземпляры журнала «L'Ancienne» лежат сверху. Остальные были на своем месте. Она не знала, что и подумать. Зачем он приходил? Почему ушел? Почему читал именно этот журнал? От нахлынувших воспоминаний заныло в сердце.

Затуманенный взор остановился на «Весеннем цветке». Хелен вспомнила тот день, когда он принес скульптуру в школу и она, увидев ее впервые, не смогла сдержать слезы радости. Пришлось скрыться в учительской. Как же она им гордилась! Хотя прекрасно понимала, что талант Леона вызрел и развился самостоятельно, без их с Леонардом участия. Конечно, она учила его технике, но, разглядев глубину романтического духа и эмоций, которые сын вложил в «Весенний цветок», Хелен поняла, что ей его учить больше нечему: сын во многих отношениях уже превзошел ее, он должен вырваться на свободу и найти других, более способных учителей, которые помогали бы развивать далее его уникальный талант. Там, в дамской комнате без окон, рядом с учительской, она пережила наиболее счастливый момент своего материнства — казалось, что голые стены осветил солнечный свет.

Когда она смотрела на изящную женскую фигурку в той самой комнате, где только что был ее сын, — неважно, по какой причине, — она снова на мгновение ощутила эту радость. Затем ее взору представились последние работы Леона: эти холодные, грубые, металлические глыбы, которые прославили его. Внезапно в ней закипел гнев: эти работы были оскорблением его юности и ее ценностей. Леон пришел и снова ушел в ночь. Почему?

Легкий снег бесконечно кружился между домами, прежде чем спокойно улечься на мостовую. Энергия, которую чувствовала Тара, пронизывала Нью-Йорк, как электричество, заставляя город пульсировать. В Нью-Йорке снег не падал, он скатывался по ветру и вибрировал на улицах.