Призрак Безымянного переулка - Татьяна Степанова

На левом предплечье по платью и ниже, возле запястья, расползаются большие пятна, отливающие в свете уличного фонаря черным. Глаза женщины вытаращены и перебегают с предмета на предмет. Лицо искажено гримасой боли, отвращения и… чего-то там еще. Чего-то кроме страха. Видно, что она в шоке.

Женщина что-то прошептала, зажимая правой рукой левое запястье.

– Что? – Лейтенант Лужков наклонился к ней. – Что с вами?

– Я… Меня укусили. Она… меня укусила… Я думала, загрызет.

Эксперт-криминалист опустился рядом с пострадавшей на колени, начал осматривать руку.

– Тут раны и платье порвано. Кто на вас напал?

– Оно туда побежало, – объявил Мещерский и ринулся в сторону Андроньевского проезда.

Катя побежала за ним. Но высокие каблуки… Фиг побегаешь на них…

Однако лейтенанта Лужкова, замешкавшегося возле пострадавшей, она все же обогнала, вылетела на угол Безымянного и Андроньевского проезда и на секунду замерла.

То, что открылось ее взору в этом уголке Москвы, впоследствии тревожило ее во снах. Они накатывали тяжелой волной, эти сны, из темноты ночи.

Странное место. Словно гравюра, выполненная сепией, ожила и отпечаталась в камнях, деревьях и асфальте.

Тусклый блеск трамвайных рельсов в таком же тусклом уличном освещении. Черное небо. Справа на углу Безымянного и Хлебникова переулка – дом-особняк, заброшенный, с темными окнами и обветшавшим фасадом.

В этом месте словно время застыло. Место выглядело совершенно обособленным от остального мира и самодостаточным. Мрачным, пустым и безлюдным. Хотя тут сходились концы сразу и Безымянного, и Хлебникова, и Гжельского, и Таможенного переулков, и Андроньевского проезда, пространство казалось замкнутым, словно отсеченным от остального мира. С одного конца его ограничивала темная арка под железнодорожным мостом. Туда, в сторону Волочаевской улицы, уводили трамвайные пути.

С другого конца пространство перегораживала белая стена Андроньевского монастыря. Пути огибали эту стену, но со стороны Безымянного выглядело так, словно рельсы упираются в старую стену, беленую, но испорченную потеками осенних дождей. В стене зияли черные ворота, все в пятнах ржавчины. Крепко запертые.

Рядом с воротами, справа, – темная хилая рощица, а в ней – что-то вроде небольшой часовни. Фонарь освещает только тротуар, дальше все в темноте и палых гнилых листьях тополей и кленов.

А в целом это пространство казалось горбатым, как кит. Катя, замерев на углу, видела перед собой довольно крутой холм – Андроньевский монастырь стоял на этом холме, а тут была глубокая низина. Трамвайные рельсы в обе стороны взбирались и сбегали по холму, как серые ленты.

А между этими лентами по проезжей части, лишенной машин в не такой уж и поздний, но темный осенний час, двигалось, бежало, карабкалось на вершину холма то самое существо!

Вот оно оглянулось через плечо, устремилось в сторону рощи и часовни и скрылось во тьме.

– Что за хрень? – Лейтенант Лужков нагнал Катю и едва не сбил с ног. – Куда эта хрень делась?

– Туда. – Катя указала в сторону часовни.

– У женщины вся рука зубами изорвана! Острые зубы. – Лужков побежал вперед. – Пусть этот антрополог ваш туда не суется! Я сам.

– Я с вами, лейтенант! – крикнула Катя как-то не очень уверенно.

Это место подействовало на нее…

Нет, не испугало, однако…

– Сережа, не смей туда ходить один! – крикнула она Мещерскому, но догнала его уже на тротуаре рядом с часовней. Задыхаясь от этого чертового подъема на холм.

Оглянулась снова, уже стоя здесь, наверху, рядом с черными воротами монастыря, усеянными пятнами ржавчины, как лишаем.

Картина изменилась с точностью до наоборот. Теперь отсюда, с холма, были видны лишь крыши низеньких купеческих особняков Хлебникова переулка, вход в Безымянный переулок и там, внизу, этот заброшенный дом со слепыми темными окнами. Он, как и стена монастыря, словно преграждал выход с то ли площади, то ли просто низины, которую во время ливней, наверное, затапливало до самых подвалов.

В кронах тополей в роще каркали вороны. Их кто-то потревожил. Свет уличного фонаря выхватывал из тьмы лишь купол часовни. Деревья и кусты росли довольно густо. И пахло в этих зарослях сыростью и тленом, органикой, грибами, мокрой гнилой листвой.

Они услышали какой-то звук. Шорох…

– Эй, есть тут кто?! – громко крикнул лейтенант Лужков. – Лучше выходи. Мы полиция!

Шорох в стороне…

Вроде как за часовней…

Они двинулись вперед.

Шорох…

Еще какой-то звук – то ли вздох, то ли всхлип.

У них не было при себе даже карманного фонаря. А сюда не доходил свет фонарей уличных. Но было не совсем уж так темно.

Вот стены часовни, покрытые желтой краской, разбитые ступени. Потеки сырости на штукатурке и мох. Катя видела все это, пока они огибали часовню.

Шорох… Словно кто-то прятался от них, уводя все дальше и дальше.

Но нет. Это неточно – кто-то прятался, но не уводил.

Прятался там… Впереди, в нише стены.

Катя увидела перед собой эту нишу, а в ней массивную фигуру. Белые кроссовки, спортивные брюки, темная куртка. Светлые волосы.

Толстая женщина стояла спиной к ним, вдавившись лицом в сырую штукатурку стены.

– Полиция… – Лейтенант Лужков при виде обычной женщины сразу сбавил тон. – Пожалуйста, повернитесь и поднимите руки.

Женщина все так же стояла к ним спиной, не реагируя.

Они подошли ближе.

– Эй, кто вы? Почему вы убегали? – спросил Мещерский.

– Повернитесь лицом! – приказал лейтенант Лужков.

Катя тоже хотела что-то сказать… Ведь это та женщина, которая была там, в Безымянном, стояла на четвереньках возле своей жертвы и…

Женщина медленно обернулась. И Катя поняла: она видела ее раньше, днем, когда в переулке собралась толпа.

Но не смогла вымолвить ни слова. Увиденное потрясло ее.

Глаза женщины моргали, в них застыло безжизненное тупое выражение. А рот был густо вымазан кровью. Вот она высунула толстый язык и облизала эту кровь со своих губ.

Дети носились по саду как угорелые – трясли старые яблони, топтали клумбу с осенними астрами и пускали мыльные пузыри из специального набора. Хохот и гвалт стоял на участке такой, что никто не слышал свиста и грохота проносившегося мимо ближайшей железнодорожной платформы скоростного поезда «Сапсан» Москва – Петербург.

– Деда, я принесла тебе колбаску.

– Спасибо, мое золотко.