Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма - Ольга Великанова

Далее, почти все личные письма, а также выступления официальных лиц начинались с исторического или биографического введения, которое противопоставляло дореволюционное темное прошлое нынешней счастливой и благополучной жизни. Подобные параграфы о тяжелом прошлом были неотъемлемой частью типичных советских жалоб, описанных Матью Лено. По словам Нэнси Рис, рассказы о тяжелой жизни до революции превратили жалобы в «ритуальный дискурс», посредством которого простые люди осваивали и обсуждали вопросы политики, экономики и права. Комментарии «лишенцев» отражали ту же траекторию: переход от кулацкого прошлого к свету и сознанию, а затем, наконец, в соответствии с конституцией, к полноправному гражданству.

Это омрачение прошлого навязывало гражданам положительную картину настоящего, тем самым конструируя память и манипулируя восприятием настоящего. Официальная мрачная картина прошлого резко контрастировала с популярным среди старшего поколения нарративом, который постоянно сравнивал нынешние трудности с дореволюционной жизнью в относительном благополучии[137].

Комментарии бывших лишенцев часто заканчивались истерическими похвалами Сталину с целью продемонстрировать свою лояльность и закрепить за собой вновь обретенное место в обществе. «Спасибо, товарищ Сталин» была четвертой среди наиболее распространенных тем в дискуссионных материалах на страницах «Правды». Затем следовали ссылки на международное сообщество, которое, по мнению сталинистов, либо замалчивало советскую конституцию (правительства), либо приветствовало ее демократический характер (международное коммунистическое движение). Настойчивое использование фразы «пример всему трудовому человечеству» выявляло миссионерскую составляющую в идеологии большевиков, считавших себя призванными принести гармонию всему человечеству. Слово «пример» говорит в пользу международного фактора среди мотивов принятия конституции. Внешнеполитическая перспектива была озвучена в другом нарративе на страницах газет – выражении готовности защищать провозглашенные в конституции достижения социализма. «Любой гражданин с радостью пожертвует жизнью ради защиты нашей страны!» Эту тему поднимали военные, а еще чаще гражданские лица, например, работник Верх-Исетского завода Алексей Третьяков. Коллективное письмо 89-й авиационной эскадрильи предупреждало, что «наши враги готовятся к войне и изобретают сатанинские средства уничтожения людей». Они озаглавили свое письмо «У нас есть все для защиты новой Конституции» и уточнили, каким совершенным оружием обладают – новыми самолетами, танками, артиллерией, катерами и химическим оружием[138]. Последним из наиболее влиятельных нарративов были призывы повысить уровень бдительности по отношению к врагам, которые, несмотря на свое перевоспитание, могут оставаться враждебными, как, например, священники. «Правда» была партийным рупором, который транслировал идеологические установки массам и формировал повестку дня, указывая публике, что думать.

Как всегда в истории, конституционную реформу мотивировали многочисленные причины. Она не предполагала ограничений на действия правительства, как подразумевает западное понятие «конституционализм». Ее функции были другими. В этой главе я доказываю, что среди прочих политических мотивов была управленческая цель: повышение эффективности управления посредством нового закона о выборах – использование демократических процедур для мотивации, оживления и очищения вялой и коррумпированной местной элиты.

Обсуждая мотивы власти в изменении конституции, историки указывают на идеологические и международные факторы, а также на восстановление социальной стабильности и политической легитимности (см. главу 7), которые были подорваны в результате социальных катастроф первой пятилетки[139]. Они рассматривают ряд внутриполитических факторов, мотивировавших власть. Юрий Жуков в своих весьма тенденциозных публикациях представляет Сталина как инициатора и организатора демократических реформ, блокированных усилиями высокопоставленных чиновников – «фундаменталистов», которые сговорились против него и тем самым подтолкнули генерального секретаря к репрессиям, например, в случае с Енукидзе. Шейла Фицпатрик предполагает, что «на более раннем этапе был реальный импульс к демократизации, но этот импульс почти полностью исчез… к… февральско-мартовскому пленуму [1937 г.] и программа пошла по инерции. …Если это действительно был эксперимент в советской демократии, то он был мертворожденным»[140]. Арч Гетти также рассматривает конституционные уступки как попытку демократических реформ со стратегической целью расширения социальной базы диктатуры через активное участие населения и политическое просвещение, но без подлинной демократизации[141].

Недавно Арч Гетти и Венди Голдман исследовали использование Сталиным новой конституции в качестве оружия в его борьбе с региональными элитами. Венди Голдман поддерживает идею о том, что одной из целей избирательной реформы была борьба центра за контроль над местными кадрами, которые часто отдавали приоритет клановым интересам и проявляли вялость, инерцию или произвол при реализации политики Москвы (включая обсуждение конституции)[142]. Как заключает Голдман, сталинская демократия была не только способом завоевания народной поддержки, но и средством окончательной чистки региональных элит, оживления рядового состава и, надо добавить, всей неэффективной политической системы[143]. Поскольку режим чувствовал себя бессильным в попытках успешно контролировать аппарат из центра, он счел возможным задействовать контроль снизу, используя сохраняющуюся энергию гражданской войны и массового недовольства.