44 главы о 4 мужчинах - Биби Истон

* * *

Во имя спасения от Рыцаря (ну, или чтобы вызвать его ревность) я старалась сосредоточиться на положительных качествах Харли. Он и вправду был очень милым, если не считать зубы. У него было длинное, стройное тело, гардероб и привычка к наркотикам, как у приличного панк-рокера, но не было их эмоционального багажа. При том что у него была репутация завзятого преступника, для меня Харли стал глотком веселья, флирта и свежего воздуха. Он вызывал у меня улыбку, я с ним кончала, и он был достаточно взрослым, чтобы покупать мне сигареты и спиртное. О чем еще можно было мечтать в шестнадцать лет?

Мне было плевать, что у Харли не было образования, интеллекта и будущего. Меня не волновало, что у него нет машины. Я даже смирилась с тем, что он живет в этом заплесневелом сарае 70-х годов, где два взрослых человека спят бок о бок на узких кроватях.

Когда мы с Харли только начали встречаться, он делил однокомнатный подвал в доме у своей мамы со своим младшим братом Дэвидсоном, который работал в местном армейском магазине. У Дэвидсона в шкафу была впечатляющая коллекция самодельных взрывных устройств, обрезов, больших пистолетов, ручных гранат и приборов ночного видения. У него даже было то, что я в то время считала небольшим прибором лазерного наведения, но потом выяснила, что это была просто модель.

Обнаружив смертельную коллекцию Дэвидсона, их мама (которая в тот момент была замужем за своим восьмым мужем и выглядела именно так, как может выглядеть женщина, назвавшая своих детей Харли и Дэвидсон) решила, что настал момент разделить ее сыновей с их возрастающими криминальными наклонностями. И хотя из них двоих оружие собирал именно Дэвидсон, Харли был старше, и у него не было работы, так что она выгнала его жить в угол гаража, который отчим поспешно осушил и в который провел электричество.

Так люди обычно относятся к помету щенят. Они милые и пушистые, но совершенно не могут соблюдать правила общежития, типа не писать на пол, так что их держат в теплом и сухом месте типа гаража и навещают тогда, когда они напоминают о своем существовании, устраивая шум.

У Харли в гараже был телевизор, и больше ничего.

Но было нечто, с чем я не могла смириться, существования чего не могла признать, что всегда унижало и оскорбляло меня. Это были татуировки Харли. Господи боже мой, эти татуировки. Дневник, ты знаешь, я люблю тату на мужчинах, но эти тату были унижением для нас всех. Когда бы я ни бросала взгляд на бицепсы Харли, мне хотелось плакать. Я даже не знаю, с чего начать. Я чувствую, как мое сердце начинает стучать, а щеки наливаются краской только при мысли об этом преступлении против искусства. Их отвратность вызывает у меня естественные реакции организма. Вот насколько они были – и есть – ужасны.

Глубокий выдох… Ну так вот.

21 сентября

Дорогой Дневник, из всех ужасных вещей, в которых я успела тут признаться, эти татуировки вызывают у меня наибольшее отвращение, а ведь они были даже не на моем теле. Хотя, конечно, я полагаю, технически они иногда оказывались на нем. (Ну, ты понял.)

Справедливости ради, я вообще не знала, что у Харли есть татуировки, до тех пор, пока он не припарковал свой сосискомобиль в моем гараже. (Я говорю сосискомобиль, потому что эта штука была размером почти со знаменитую хот-договую машину Оскара Майера. Почти.)

После первого знакомства с этим пятикилограммовым удавом из штанов я начала называть Харли «Динь-Дон». Он был польщен, так как думал, что это из-за размера его члена. Благослови его, господи.

Я сорвала с него одежду в темноте подвала, и уже только потом, когда мы со всем закончили, и я включила яркий флюоресцентный свет, я заметила нацарапанное у Харли на груди странное маленькое слово. Оно было слева, над грудной мышцей, слишком высоко, чтобы быть на сердце, где-то между сердцем и ключицей. Татуировка была очень бледной, словно ее написали карандашом или делали в тюрьме. Тюремные татуировки почему-то всегда имеют бледный вид. (Во всех смыслах этого слова.)

Прищурившись, я пригляделась внимательнее, пытаясь понять, что же там написано, пока Динь-Дон был сосредоточен на вползании в свои кожаные штаны и не замечал моих изысканий. Мне удалось разобрать слово из трех букв, нацарапанное корявой черной линией, – РУК.

И все. Просто РУК. На груди. На его чертовой груди было написано РУК, Дневник.

Рук… рук…

Наверняка это должна быть какая-то шутка, сокращение или игра слов. Люди же не просят других людей навсегда пометить одну из своих частей тела названием другой его части, да?

В поисках какого-то объяснения мой мозг начал судорожно перебирать образы, фразы, шутки, анаграммы, песни и прочие ассоциации всего моего жизненного опыта. И не нашел ни-че-го.

Когда Динь-Дон наконец снова втиснул свою анаконду в свои обтягивающие штаны, я спросила у него об этом. И тут же страшно раскаялась.

Харли радостно – слишком радостно – объяснил:

– А, ты про это? Ну, там должно было быть ПАРНИ 168 БРУК СТРИТ, но парень, который мне это делал, смылся из города, не успев все закончить.

Пожав плечами, он начал искать свою майку, нисколько не смущаясь тем, что сказал.

У меня было столько вопросов по поводу его объяснения, что я прямо не знала, с чего начать.

«Значит ли это, что ты принадлежишь к банде? Этот парень исчез из города через пятнадцать минут после того, как начал делать тату? Выскочил из окна ванной? Вся эта надпись не заняла бы больше сорока, ну максимум пятидесяти минут? Или, погоди, «исчез из города» – это такой эвфемизм для слова «прирезали»? И почему он начал с середины слова в середине фразы? Он что, страдал дисграфией?»

Почувствовав мое недоумение, Динь-Дон продолжил, засовывая босые ноги в незашнурованные ботинки:

– Когда мы жили в Атланте, я был в тусовке, которую называли «Парни из сто шестьдесят восьмого на Брук-стрит». Мы все жили в этом дерьмовом домище, и это был адрес – 168 Брук-стрит. – Улыбаясь, словно вспомнил добрые старые времена, он добавил: – Они называли меня Лишайный Джеймс.

Лааадно, по поводу этого перла у меня возник только один вопрос. Я изо всех сил пыталась не показать своего отношения ко всему этому, задавая его.

– А почему они называли тебя Лишайный Джеймс?

– О, да потому, что у меня был лишай. Это было действительно мерзкое место.

У меня не было слов. Мой мозг растерял все слова. Только электромагнитная пульсация всех чувств, вставших дыбом, и звон тревожной сирены и мигающих стрелок, показывающих мне на выход. Я только что потрахалась с парнем, у которого не только был – ну, по крайней мере, я надеялась на прошедшее время – лишай, но который еще и гордился этим прозвищем!