44 главы о 4 мужчинах - Биби Истон

Когда наконец Кен начал отрывисто дышать, а наша одежда – постепенно сниматься, я только отстегнула чашки кормительного лифчика и завернула их кверху, обнажив свою набухшую грудь и оставив ее сексуально приподнятой корсетным поясом лифчика. И, пока Кен втянул в рот один сосок и начал поглаживать другой, я, затаив дыхание, молилась про себя, чтоб он не получил в глаз молочной струей.

И тут до меня дошло. Всего лишь десять минут назад этот самый сосок был во рту моего младенца. А несколько лет назад – во рту у нашего сына. «Так вот, что такое семья, – подумала я. – Полон дом народу, и все сосут твои сиськи. И все, так или иначе, побывали у тебя в вагине».

Дорогой Дневник.

Мне так нравится, когда у Кена простуда. Я знаю, что это садизм, радоваться несчастью других, но Кен такой невозможно милый, когда болеет. Он никогда не жалуется. Он просто заматывается в самую мягкую, толстую, уютную из своих толстовок с капюшоном, надевает капюшон и тихо смотрит телевизор, сложив руки на груди. Так что, в общем, больной Кен – это обычный Кен в мягком капюшоне. И он сводит меня с ума.

Чертовы капюшоны и вязаные шапки всегда меня заводят. Кому-то нравятся мужчины в форме. А мне нравятся мужики, которые выглядят, словно их только что выпустили из полицейского участка. Предпочтительно молодые, накачанные парни ростом с отметки метр девяносто на измерительной рейке, которых выпустили только потому, что их татуировки не совпали со свидетельским описанием. Ты заметил, Дневник, что я не сказала «подозреваемых в вооруженном ограблении»? Потому что те ходят в лыжных масках, а не в шапках. Это не так круто.

Так вот, прошлой ночью, уложив детей спать, я спустилась вниз и обнаружила своего мужа свернувшимся на диване в виде сексуально-больного Кена. Вид этой мужественной челюсти, покрытой щетиной, и этих обычно сияющих глаз, прикрытых чернильно-синим капюшоном, кричали о скрытой опасности, в то время как уютная мягкость хлопковой толстовки и уязвимость позы шептали: «Обними меня. Люби меня».

Не в силах сдержаться, я забралась на диван рядом с ним и обняла его, просунув руки в теплоту под толстовкой. Вообще-то на самом деле мне хотелось оседлать его и сунуть свои сиськи ему в лицо, но я знала, что он неважно себя чувствует, и поэтому просто прижалась лицом к его плечу, готовая удовлетвориться незатейливыми обнимашками. Я заурчала ему в ухо и прошептала что-то типа какой он милый, когда болеет, довольная тем, что могу хоть какое-то время побыть рядом с этим внезапным источником жара.

Это был прекрасный момент, но, как во всех случаях близости с этим человеком, я в какой-то момент осознала, оплакала и с горечью приняла тот факт, что мое чувство не взаимно. Кен, судя по всему, был где-то далеко на Острове Кена, население которого равняется одному человеку, а воздух наполнен белым шумом бейсбольных матчей и щелканьем датчиков биржевого рынка. Он, возможно, даже не заметил, что я тут. Или, что хуже, стиснул зубы и терпел мои прикосновения, надеясь, что мне надоест и я уберусь отсюда, оставив его с «Чудной жизнью футбола».

Так что я терлась и жалась к нему, пытаясь выдавить все капли нежности, какие возможно, когда Кен вдруг повернул ко мне свое прекрасное лицо в капюшоне, наклонился и начал покрывать нежными поцелуями мою шею чуть пониже уха.

А потом он прошептал:

– Я не хочу передать тебе то, что у меня… Но я хочу дать тебе кое-что мое. – И чуть сильнее прижался ко мне губами.

Я глянула вниз, а там!..

Черт возьми!

Кен вовсе не был на Острове Кена. Он был тут, со мной, впитывая мое внимание и отвечая с большим чувстленом.

ОУ!

Нечего и говорить, что я не собиралась позволить небольшой простуде встать между мной и таким прорывом. Я затащила Кена в ванную за шнурки от капюшона, быстро содрала завязку от детей с ящика с мочалками, пинцетами для бровей, прокладками, воском для депиляции, свечками с анальгином, тюбиками клея и прочими мелочами и стала судорожно рыться среди всего этого дерьма, пока не нашла вибропулю размером с палец, которую мы тоже там храним. Если у нас из-за этой простуды не получится все, что было задумано, мне может понадобиться подкрепление.

Не теряя времени, Кен начал раздеваться на месте, и я тут же последовала его примеру. Когда я вылезала из джинсов, его прекрасная толстовка с капюшоном упала на пол передо мной. Но чувство потери, мелькнувшее во мне при виде этого сексуального предмета, лежащего в куче на полу, быстро сменилось нарастающей дрожью между ног, когда мой взгляд заскользил по его телу. От мускулистых лодыжек и бедер Кена он поднялся вверх, задержался на головке его впечатляющей эрекции, скользнул по краям его плоского живота, проехал по тугой груди, пронесся по жесткой щетине на квадратной челюсти и мягко остановился на четко обрисованных губах, которые были слегка приоткрыты (возможно, потому, что у него был заложен нос и он не мог им дышать, но это не важно). Кен выглядел так, словно только что сошел с рекламы одеколона «Old Spice», возможно, будучи уволенным за то, что не смог удержать под полотенцем этот двадцатипятисантиметровый поршень.

Прежде чем я успела дотронуться до него, Кен ухватил меня за бедра и развернул мое обнаженное тело так, что я оказалась лицом к большому зеркалу, висящему над раковиной. Подвинувшись ко мне вплотную сзади, он провел руками по моей набухшей груди, тяжелой от молока, и зарылся лицом мне в шею. Я смотрела в остолбенении.

Я никогда прежде не видела себя в процессе занятий любовью. Конечно, мне удавалось что-то увидеть урывками, когда доводилось заниматься сексом в чьей-нибудь ванной или в дешевом отеле на пляже с зеркалом в двери шкафа, но вид себя, стоящей перед зеркалом, и Кена, который обнимает, целует и лижет мое тело, позволил мне почувствовать себя всемогущей и обожаемой.

Спустя всего полгода после родов я не особенно рассматривала себя в зеркало в полный рост. Я еще не вернулась к своему добеременному весу, и, как любой человек, проведший большую часть своей жизни с пищевым расстройством (или тремя), я знала, что зеркала и весы лгут. Они шепчут твоей душе разные лживые вещи – про твою красоту, про твою значимость. Так что чем меньше с ними общаться, тем лучше.

Но прошлым вечером, в том зеркале, тело, которое я увидела, было… на удивление возбуждающим.

Поскольку я кормила, моя обычно маленькая грудь была больше размера на два, а с руками, закинутыми за голову, живот казался почти плоским. Мои бедра, немного шире, чем раньше, уравновешивали размер груди и придавали моему силуэту очертания песочных часов. Я никогда в жизни не думала, что моя мальчишеская фигура на такое способна. В этой богине похоти, глядящей на меня из зеркала, не было ничего мальчишеского. У нее были формы. Она была плодородной. И вся она была окутана густой волной рыжевато-пегих волос, словно шалью из меха норки.