Мой любимый сфинкс - Людмила Зарецкая

– Вот что. Пойдемте спать, – вывел ее из грез голос Аржанова. – Час ночи уже. Предлагаю оставить продолжение нашего разговора на завтра. Ты как, Леонид Андреевич, не против?

– Не против. – Зимний медленно обвел глазами собравшихся. – Я думаю, никого не надо предупреждать, что выезд с базы всем запрещен до особого распоряжения?

– Не надо, все понимают, – почему-то радостно провозгласил Муромцев. – Мы же теперь все подозреваемые. Как говаривал один герой «Собачьего сердца», «тридцать лет ничего подобного».

– А могу я поинтересоваться, когда нас отсюда выпустят? – достаточно нервно спросил Костромин. – Мне так-то послезавтра на работу.

– Если за завтра все выяснится, то поедете на работу, – успокоил его Зимний. – Вместе поедем, Иван Николаевич. – Не один ты работаешь. Не один ты – государственный человек. Ну что, уважаемые? По предложению Александра Федорыча расходимся небольшими группами. Но позволю себе внести коррективу в правила здешнего пребывания. Завтра ровно в девять собираемся здесь за завтраком. Все, а не только те, кто проснется. Это ясно?

– Вполне, – пробурчал Заварин, поднимаясь со стула. Разочарованная Злата тоже встала.

Видимо, разочарование было так явно написано на ее лице, что бросивший на нее взгляд Аржанов весело и необидно засмеялся. Гордо задрав нос, Злата независимо прошла мимо него.

В своей комнате она, не включая света, подошла к окну и с ногами забралась на подоконник. Сидеть так она любила с детства. С ночной речки тянуло приятной прохладой. Вдали стрекотали кузнечики, чуть слышно плескалась рыба. Воздух был напоен тишиной и покоем. Несмотря на случившееся убийство. Злата почувствовала себя моральным уродом.

«То мне интересно, то спокойно, – сердито подумала она. – Тут человека убили, а я… Нет, вот все-таки права мама, что у меня на все реакция ненормальная. Я – бездушная математическая машина, а не человек».

Внизу по мелкому гравию дорожки вдоль реки зашуршали шаги. Злата навострила уши, но не шевельнулась, чтобы не привлечь внимания. Ночи были уже не белыми, но все еще достаточно светлыми, чтобы ее профиль в окне был различим, возникни у собеседников внизу желание задрать голову и посмотреть вверх. Впрочем, остановившиеся аккурат под ней банкир Гриша и журналист Парменов такого желания не выказывали.

– А скажи-ка мне, Гриша, пока нас никто не слышит, – в голосе столичного журналиста звучала неприкрытая насмешка, – а чего ж ты не признался, что уходил с вышки? Тебя ж минут двадцать не было?

– Стыдно было, – нехотя пробурчал Григорий. – Эта девчонка, Злата, может при всех признаться, что пописать бегала. А я – мужик солидный. Как вслух скажешь, что у меня от этой вашей охоты живот прихватило? Вот не ездил никогда на охоту, нечего было и начинать, не по мне это все. Так что причина моего отсутствия довольно банальна. Сидел я под кустом и хвалил себя, что влажные салфетки с собой ношу. Так что выстрелы я слышал, но на процессы в моем организме они никак не влияли.

– А я‑то уж подумал, – протянул журналист, – что у тебя есть более серьезная причина молчать.

– А что ж ты меня тогда при всех на чистую воду не вывел? – Теперь уже насмешка звучала в голосе банкира. – Спросил бы при всех, куда я ходил и зачем. Я бы и признался.

– А у меня профессия такая – интересные вопросы наедине задавать, – спокойно ответил Парменов. – То, что знают двое, знает и свинья, как говорил товарищ Мюллер. А я привык эксклюзив получать. Вот и решил попытать тебя наедине. Как выяснилось, зря. Твой понос на эксклюзив никак не тянет, ты уж извини.

– Это ты извини, что эксклюзива не вышло, – засмеялся Гриша. – Давай, спокойной ночи, до завтра, напарник. Спасибо, что не сдал.

Парменов махнул рукой в прощальном жесте и остался задумчиво смотреть на воду. Немного выждав, пока Гриша скроется в конце тропинки, он повернулся спиной к реке, достал из кармана телефон, потыкал в кнопки, терпеливо подождал, пока ему ответят, и негромко произнес (Злате пришлось напрячься, чтобы расслышать его слова):

– Привет, это я. Хочу тебя порадовать, проблемы с Залесьем больше нет. Громов мертв. И поверь мне, это гораздо более эффективный путь, чем дальнейшие переговоры с ним. Что? Да бог с тобой. На меня никто не подумает. Случайный понос одного чудака создал мне прекрасное алиби. Так что давай, действуй. И не забудь проставиться за хорошую новость.

Закончив разговор, он оглянулся на реку и не спеша пошел ко входу в соседний корпус. Сидящую над его головой Злату он так и не заметил. Проводив его глазами, она в задумчивости слезла с подоконника и поплелась в ванную. То, что она услышала, требовало осмысления. А после сегодняшних событий ее голова думать категорически отказывалась.

Умные не обижаются, а делают выводы.

Агата Кристи

Аржанов был зол. Точнее, хоть по его невозмутимому виду это было и незаметно, он был в бешенстве. Совершить заранее запланированное убийство на его территории… Это был вызов. Осознанный и циничный. Все, кто знал Аржанова, понимали, что «Медвежий угол» – больше чем база. Это его личная территория. Выстраданная, отстроенная, вылизанная, тщательно оберегаемая от непрошеных гостей.

Замаскировать убийство под несчастный случай на охоте – прием старый как мир. Но никто даже и не старался ничего маскировать, произведя выстрел из пистолета и бросив оружие в лесу, в его лесу. В этом чудилась какая-то лихая бесшабашность. Человеку, который это сделал, было наплевать на чувства окружающих. На его, Аржанова, чувства. Хотя о чем это он… Убийце было наплевать на человеческую жизнь, которая не стоила в его глазах ничего. Совсем ничего. И уж тем более он не думал ни о репутации базы, ни о такой мелочи, как репутация Аржанова. Ничем этим он не дорожил. Включая охотничье братство и охотничьи законы, в общем-то непреложные для всех гостей, с той или иной степенью регулярности приезжающих в «Медвежий угол».

Какая-то смутная мысль мелькнула в голове Аржанова и тут же спряталась в закоулках сознания под напором испытываемой им ярости. Вынырнув из этой клубящейся ярости, он попытался ухватить мысль за хвост, так как почему-то она показалась ему крайне важной, но не успел.

«Бог с ним, – подумал он. – Если важно, вспомню. А если не вспомню, значит, не важно».

Разлегшись на медвежьей шкуре в своей комнате, он прокручивал в голове разговор, состоявшийся в гостиной. Даже не сам разговор, а взгляды, вздохи, позы людей, выражения их лиц.

Вот плачущая раскрасневшаяся Светлана. На ее личике написано все испытываемое ею смятение. Вот Заварин, утешающий свою прелестницу. Рассказывая про встречу с Саньком, он был спокоен и холоден, хотя чего еще ждать от хирурга, каждый день сосредотачивающегося перед операциями на человеческом сердце?

Непонятно почему взволнованный Григорий. Такое чувство, что они с Парменовым – сообщники, если судить по тому, как они быстро переглянулись. Никто этого не заметил, кроме него, Аржанова, и, кажется, еще девица заметила, Злата. По крайней мере, в ее больших серых глазах на секунду промелькнула искра интереса. Она вообще приметливая, это он уже успел понять.