Царь Давид - Жеральд Мессадье

Давид пронзил своим мечом филистимлянина, и тут неожиданно один из его пехотинцев повалил его на землю. Стрела со свистом пронеслась в том месте, где только что была голова Давида, и вонзилась в дерево.

«Отступай ползком! – крикнул пехотинец. – Все отступаем ползком! Отдай приказ!»

Действительно, теперь им угрожали стрелы лучников Авенира. Давид отдал приказ. Они отступили в лес, укрываясь от стрел. Резким движением пехотинец, спасший жизнь Давиду, вытащил стрелу из дерева.

– Она предназначалась тебе, Давид, – сказал он, протягивая стрелу. – А теперь собирай выкуп, мой царевич!

Дождь иудейских стрел прошел. Давид, тяжело дыша, оглядел поле боя: иудеи заняли филистимский лагерь. Остались только раненые, пленные и мертвые. Остальные убежали в лес. Битва была закончена. Уже поднимался сладковатый запах крови. Он посмотрел на пехотинца, положил ему руку на затылок, как будто хотел привлечь к себе.

– После Бога и отца ты дал мне жизнь, – сказал он.

Он встал, поискал глазами Ионафана и заметил, что тот тоже его ищет. Из своей сумки он достал маленький острый нож. Концом его разорвал штаны первого попавшегося убитого врага, схватил член большим и указательным пальцами и точным движением отрезал крайнюю плоть. Потом он бросил трофей в сумку и закрыл мертвого. Так он шел от одного трупа к другому в сопровождении своего спасителя. Когда он подошел к двенадцатому, Ионафан бросился к нему, схватил на руки и поднял. Давид засмеялся. Изумленные, восторженные солдаты увидели эту сцену, а потом узнали, что это Давид придумал маневр, благодаря которому так счастливо закончилась битва. С криком они бросились к нему.

– Посмотрите! – вскричал Ионафан, ставя Давида на землю. – Благодаря его хитрости сражение закончилось, как дурной сон! Смотрите на нашего героя!

Но его больше не слушали. Они наперебой кинулись обнимать Давида. Как после смерти Голиафа, они ощупывали его, проводили рукой по волосам, чтобы убедиться в реальности. Иевосфей долго сжимал его в объятиях, даже Мелхисуа и Аминадав последовали его примеру. В последнюю очередь Авенир, задумчивый, в сопровождении офицеров предстал перед Давидом, склонив голову.

– Офицер Давид, – сказал он, положив на плечо Давида руку, покрытую спекшейся кровью, – ты – гений сражения.

– Отныне Давид – мой адъютант, – сказал Ионафан.

Давид долго смотрел Авениру в глаза, не улыбаясь. Он протянул генералу стрелу, которая должна была пронзить его.

– Что это? – спросил Авенир, изображая удивление.

– Это одна из твоих стрел. Она должна была убить меня.

Негодование появилось в рядах. Иудейская стрела могла убить Давида! Кто посмел стрелять в него? Отныне Давид знал, какой у него авторитет среди военных. Он мог на равных говорить с Авениром.

– Я хочу, чтобы этот человек, который спас мне жизнь, был назначен офицером, – сказал он, держа пехотинца за руку.

Авенир осмотрел стрелу.

– Это действительно одна из наших, – сказал он. – Ты и впрямь избранник божий.

Стрела переходила из рук в руки собравшихся солдат.

– Она могла убить Давида!

– Пусть он будет офицером по твоему желанию, – сказал Авенир. Повернувшись к солдату, он спросил его имя.

– Эзер.

– Назначаю тебя офицером.

– А теперь позвольте мне собрать мой выкуп, – сказал Давид с вызовом, в то время как Иевосфей и его адъютант увели Ионафана омыть его рану и перевязать.

И Давид продолжил свою ужасную жатву от трупа к трупу в сопровождении Эзера. Наконец его сума была полна этих жалких символических кусков кожи.

– Теперь они иудеи на веки вечные, – сказал он, проходя мимо солдат, которые поджигали палатки филистимлян после традиционного грабежа.

Когда все вернулись, солнце светило на небе. Лицо Саула на вечернем празднике было трудно описать словами: оно выражало не победу, а поражение. Авенир уже рассказал ему новости: царь встретил нового триумфатора как удар судьбы. Судьба отказала ему в радости победы. Торжественное прибытие Давида еще больше растравило его самолюбие: приветственный клич гостей поднялся до звезд. Отныне Давида открыто называли божьим избранником. А кто был тогда он, Саул?

Они сидели в том же зале, что и на прошлой неделе, но в этот раз трое его сыновей окружали Ионафана и Давида. Саул сидел с Авениром, священником Ахия и офицерами. В конце пира, слегка захмелевший, он с иронией обратился к герою.

– Ты подумал о моем выкупе? – спросил он.

– Я о нем подумал, – холодно ответил Давид. Он встал, развязал сумку и вывалил ее содержимое на большое блюдо. Потом он сел между Ионафаном и Иевосфеем.

Саул побледнел перед этой массой обрывков кожи, которые уже затвердели. Их было больше ста. Адъютант сосчитал дважды. Саул опустошил рог с вином.

– Я сказал сто, – сказал Саул строго Давиду.

– Я плачу за двух твоих дочерей, царь, но прошу одну.

Среди гостей раздался смешок. Саул больше ни на кого не смотрел. Его взгляд был устремлен на зловещие куски. Испуг отразился в глазах Ионафана. Иевосфей разразился смехом.

Ненависть поселилась среди сотрапезников.

Заря застала его прислонившимся к миндалю во фруктовом саду, почти у того самого места, где несколькими днями раньше он вкушал от плода Меровы, не повреждая кожуры. Холмы Иудеи щедро раскинулись у его ног, но он смотрел на них, совершенно их не видя, погрузившись в свои нелегкие мысли.

Он не испытывал никакой меланхолии. Просто всего несколько недель назад он спокойно пас свои стада в неведении, жизнь была легкой: тяжелый труд, песни, удовольствия.

Но камень, угодивший в лоб Голиафу, отягчил каждый жест, каждый миг. Отныне удовольствие стало дорогим. Успех, слава требовали платы, для начала Ионафан. Накануне Давид стал его зятем.

Его сердце сжалось при мысли о молодом человеке. Прямой, красивый, храбрый. И настолько искренний и доверчивый, чтобы открывать свое тело и душу любовнику. Данный как милость. Этот никогда ему не изменит. Но что дальше?

Битвы, праздники, девушки? А затем другие битвы, другие праздники, другие девушки? Интриги, завистливые взгляды, заверения в любви, клятвы в верности? Когда Ионафан, который спал в эту ночь со своей возлюбленной, проснется, Давид скажет ему, что устал, что хочет вернуться пасти свои стада. У него уже достаточно воспоминаний на его жизнь. Он просто хотел бы ласкать грудь Сары, дочери торговца фруктами, не опасаясь непонятных интриг, не оплачивая удовольствия женщины крайней плотью мертвых.

Пропели петухи. Небо зажглось и наполнилось щебетаньем птиц, будто неразборчивые пьяные и веселые музыканты бросились одновременно играть свою музыку.