Тень Ветра - Михаил Ахманов

– Все? Что – все?

Брови Филипа Саймона приподнялись, и Дик поспешил пояснить:

– Я говорю об Эпохе Разъединения, об Исходе и о том, что случилось после.

Когда люди бросили Старую Землю, ушли с нее, забрав свои фабрики и города, машины и книги, животных и птиц и все, что было ценного в прежнем их доме… Адом остался неведомо где, покинутый, заброшенный и позабытый… Почему?

– Тут нет никаких “почему”, – откликнулся отец. – С чего ты взял, что Земля забыта?

– Ее нет в перечне. – Дик кивнул на экран, где, завершая список Каторжных Миров, светились две надписи, его запрос и ответ “Демокрита”: “ЗЕМЛЯ, СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ” – “ДАННЫЕ ОТСУТСТВУЮТ”.

Отец негромко рассмеялся, и Чия, оторвавшись от своей работы, бросила на него вопросительный взгляд – видно, думала, что Дик отмочил какую-то шутку.

– Прости, девочка, – Филип Саймон перешел на тайятский, – мы говорим по-своему, ибо нет у тай и тайя таких слов, чтоб рассказать о мире людей с Правобережья. Я имею в виду – рассказать о том, что спрашивает Две Руки.

Чия поморщилась – как обычно, когда Дика звали дневным именем. Даже отец не должен был этого делать! И потому ответ ее прозвучал с непривычной резкостью.

– Слова, которых нет у нас, просто не нужны! Мужчина-тай может оскорбить врага, может поведать о своей отваге и умениях, а женщина – о любви, и всякий тай и тайя споют песни Тринадцати Ритуалов. Чего же еще, Золотой Голос? Ты думаешь, где больше слов, больше ума? Вовсе нет! – Тут она посмотрела на Дика и после секундной паузы добавила:

– А есть такие вещи, о которых не скажешь словами… и лучше о них не говорить.

Пальцы Чии возобновили свою стремительную пляску, а Саймон-старший хмыкнул и спокойно произнес:

– Я-то с этим готов согласиться, девочка, но большинство двуруких думают иначе. Им нужны особые слова – чтоб объяснить, как устроен мир, как действует этот ящик на коленях Дика, показывающий разные картины, как движется наша железная птица, которая умеет летать без крыльев. Эти слова нужны нам, как оружие воину, который отправился в лес за почетом и славой. Тот, кто их не знает, беззащитен в наших лесах, и хоть его не убьют, он не сыщет в них ни славы, ни почета.

– Почет и славу добывают клинком, а не словами, – сказала Чия.

– И словами тоже, малышка, – отец погладил ее плечико с продолговатой трогательной ложбинкой меж суставами правых рук и повернулся к Дику. – Что же тебя смущает, сын? О Земле и на Земле написано больше, чем во всех Разъединенных Мирах. Земля – наша давняя родина, мир, в котором жили наши предки. Ты можешь прочитать о ней все – о ее истории и географии, о растениях и животных, о населявших ее людях, их языках и обычаях… Дик упрямо мотнул головой.

– Я хочу выяснить, что творится на Земле сейчас. А “Демокрит” играет со мной в молчанку!

Брови Филипа Саймона приподнялись. С минуту он размышлял задумчиво посматривая на сына, потом произнес:

– Так ты хочешь знать, отчего в твоем компьютере лишь исторические сведения о Земле и нет текущей информации? Ее к сожалению, нет ни у кого, сынок. Земля – Закрытый Мир.

– Закрытый? – О таких мирах Дик не слышал и потому насторожился, будто охотничий гепард у крысиной норы. От этого слова – и от того, как произнес его отец, – попахивало некоей загадкой. Возможно, тайной! – Закрытый Мир?, – медленно повторил он, не спуская глаз с невозмутимого лица Саймона-старшего. – Кто же его закрыл, дад? И что это значит – Закрытый Мир?

– Виновники мне не известны, – Филип Саймон пожал плечами. – Может быть, есть сведения в архивах ООН… или других ведомств… Не знаю! А Закрытым Миром, согласно принятой классификации, называют планету, где блокирован канал межзвездной связи. Блокирован трансгрессор, понимаешь? То есть канал был, а затем исчез, потому что…

– … разрушены станции Пандуса? – предположил Дик, изумляясь все больше и больше.

– Нет. Пусть станции разрушены, взорваны и стерты в порошок – это неважно.

Неважно, так как устья Пандуса могут раскрыться вблизи тяготеющих масс величиной с астероид, не то что с планету! И никакие станции для этого не нужны. Во всяком случае, так утверждают специалисты, и я не вижу повода им не верить. Перед Исходом нигде не было никаких станций – нигде, кроме Земли; тем не менее удалось отыскать и исследовать сотни миров, выбрать из них наилучшие и перебазировать промышленные объекты и города. Эти исследования и поиски, как ты знаешь, идут до сих пор, и любой человек с планетарной лицензией в кармане может отправиться в девственный, но безопасный мир и вкушать там полное одиночество… А может переехать с семьей, со всеми родичами и друзьями, с компаньонами и родичами компаньонов…

Дик кивнул. Такие планеты, еще не получившие колониального статуса, назывались Мирами Присутствия, и население их составляло от одного до нескольких тысяч человек. Там не было стационарных Пандусов, но и такие миры входили в систему Транспортной Службы и посещались ее эмиссарами раз в месяц или раз в год – как того требовала планетарная лицензия.

И никаких проблем с каналами связи! Пандус работал всегда и везде, и длилось это уже три столетия, с Эпохи Исхода!

– Ты хочешь сказать, – Дик поднял взгляд на отца, – что эта… эта блокировка – точно замок, повешенный кем-то на дверь? Дверь заперта, и нельзя войти?

– Вполне уместная аналогия – дверь заперта и нельзя войти, – с расстановкой произнес Филип Саймон. – А как ты понимаешь, природа не вешает замков и не запирает дверей на засовы. Иное дело – люди!

– Люди, которые там остались? Там? – повторил Дик, подчеркнув это слово, дабы не возникло сомнений, что речь идет о Земле. – Но почему? Для чего? И кому это нужно?

– Почему, для чего… – Саймон-старший пожал плечами. – Не знаю! Не знаю, сынок, и думаю, что немногие смогли бы тебе ответить. Я не сотрудник Транспортной Службы и не эксперт ЦРУ, я изучаю аборигенов Тайяхата – их обычаи, ритуалы, их искусство, их взгляд на мир. И мне приятно это делать. Каждый должен заниматься тем, что доставляет ему радость, ты согласен? И если загадки Земли влекут тебя больше секретов тайят, попробуй раскрыть их… Не сейчас, конечно, – когда подрастешь и поумнеешь.

– Я хотел бы сделаться ксеноэтнографом, как ты, и жить на Тайяхате, – сказал Дик, помолчав.

– Как я!… Я – этнограф, и потому ты тоже хочешь стать этнографом… Мне кажется, не очень веская причина, а? Я был бы доволен, если б ты нашел иную дорогу, свою. – Филип Саймон покосился на Чию и, понизив голос, добавил:

– А о тай и тайя ты знаешь больше моего, сынок. Ты пришел к ним в десять лет, а я – в тридцать, и пути у нас были разными. Мой – кровавым…

Он помрачнел, и Дику стало ясно, что на сегодня разговор окончен. Не нравилось отцу вспоминать, какими тропами попал он в Чимару и скольких воинов-тай лишил жизни, чтоб приняли его как равного к равным. Вероятно, не утешала его мысль, что все свершенное можно счесть научным подвигом, что нет других дорог в тайятских лесах и что дружба Чочинги стоит всей пролитой крови. И, кажется, он полагал, что гибель матери Дика в том змеином ущелье была воздаянием – жертвой, которую взял с него Тайяхат, или карой за излишние настырность и любопытство. Так ли, иначе, но он не рассказывал сыну, где повстречался с Чочингой и чем заслужил его уважение – вместе с правом поселиться в Чимаре. По-видимому, это была непростая история, но теперь Саймон-старший не держал в своем доме ни клинков, ни секир, и его Шнура Доблести Дик не видел ни разу.