Тень Ветра - Михаил Ахманов

– Воин должен убивать!

Чоч стукнул кулаком о колено, и, будто в подтверждение этих слов, раздался негромкий свист изумрудного питона.

– Я хорошо учил тебя, – с довольной улыбкой произнес Чочинга. – Воин не боится крови, воин умеет убивать! Каждый тай из молодых, идущих в лес, вскоре узнает об этом. И я говорю: пусть Две Руки научится убивать, пусть кровь не высохнет на его клинках и пусть его Шнур Доблести свисает до колен!

Снова наступило молчание, и длилось оно столько мгновений, сколько нужно бойцу, чтоб метнуть в цель четырежды четыре ножа. Затем Чоч произнес:

– Ты очень заботишься об этом ко-тохаре… Почему отец мой?

Наклонившись, Чочинга положил верхнюю пару рук на мощные плечи сына.

– Пока уши твои на месте, внимай и запоминай – ибо наступит время, и ты возвратишься из леса к женам своим и умма Чулуту, повесишь свое ожерелье на щит, прислонишь к стене копье и сядешь здесь, на циновке Наставника. А Наставник, как я говорил, должен понимать людей, и первым из них – себя самого. Подумай же, сын мой, что ищем мы, к чему стремимся, путешествуя из тьмы во тьму, из материнского лона в Пещеры Погребений? Все просто, так просто! Для женщин дороги любовь и дети, для мужчин – почет и слава. Где ищет их молодой воин? В лесу, и слава его – убитые враги и враги побежденные, коим даровал он жизнь, отрезав палец или ухо. Но когда воин стар и мудр, когда потерял он счет убитым врагам, когда ожерелье его волочится по земле, в чем его слава? В чем гордость его и почет? В учениках, сын мой, в его учениках!

Придет день, и Две Руки вернется в Правобережье – а может, ему суждено пройти другой тропой, из тех, что ведут к Искрам Небесного Света… Кто предскажет сейчас его судьбу? Он вернется в свой мир и будет жить со своими людьми, но будет меж них тенью ветра, разящим клинком – самой высокой травой среди трав, самой быстрой змеей среди змей, Самой могучей птицей среди птиц. И удивятся люди, и спросят: почему ты таков? И он ответит: потому, что старый тай Чочинга был моим Наставником… Есть ли большая слава для меня? И больший почет?

Он смолк.

Чоч, крепко стиснув широкие отцовские запястья, всмотрелся в лицо Чочинги, свел на переносье густые брови и произнес:

– Пусть копье твое летит до Небесного Света! Ты все сказал, отец мой? Все, что должен я знать о тебе, о себе и о юном воине Две Руки?

Чочинга усмехнулся и прикрыл глаза.

– Нет, конечно же, нет! Я не сказал самого главного – что люблю его. Как тебя, Чоч, как твоего умма Чулута, как твоих сестер и ваших детей.

Лику Саймону снились сны. Последний, предутренний, был особенно ярким, хотя и беззвучным – будто знакомый видеофильм, который смотришь в десятый или в сотый раз, пывернув рукоятку громкости на ноль и заранее предугадывая все реплики актеров.

Но реплик в том сне было немного.

Он видел первый свой бой, видел поляну в лесу, широкую прогалину, спускавшуюся к медленным темным речным водам; берег реки порос корявым кустарником хиашо, а с других сторон вздымались над поляной огромные деревья чои, с бурыми могучими стволами, которые и трем воинам не обхватить. Еще выше, над деревьями, травами и рекой, нависало бирюзовое небо, и яркий диск Тисуйю застыл в нем круглым ослепительным зрачком, словно некий любопытный демон рассматривал все творившееся на поляне – там, где другие демоны лязгали сталью и оглашали воздух боевыми криками.

Но воплей и звона клинков Дик не слышал.

Он помнил, однако, что схватка свершилась в полуденный час и что Теней Ветра под водительством Чоча было ровно сорок, а Холодных Капель – почти вдвое больше, но воины Чоча мчались на скакунах, а враги их были пешими и скорее всего не ждали нападения. Еще он помнил, как перекатывались меж колен сильные мышцы его скакуна, как мчался навстречу пологий речной берег, заросший непроходимым хиашо, а перед зеленой стеной кустарника прыгали и потрясали оружием десятки фигур в пятнистых плащах, схваченных под грудью плетенными из стальных колец боевыми поясами. Он врезался в эту плотную рычащую и ревущую массу, ударил мечом и топором, кого-то сбил с ног, кого-то поднял на рога скакун, кто-то метнул в него дротик, целясь в лицо, и он прикрылся широким лезвием секиры. Воин с дротиками рухнул под ударом Чоча – Чоч, как помнилось Дику, мчался справа, а слева скакал Читари Одноухий, в полном снаряжении о кара, то есть с двумя длинными копьями и двумя изогнутыми клинками, расширявшимися на конце. Уха Читари лишился в молодые годы, но с тех пор в воинском искусстве преуспел, и былая потеря лишь прибавляла ему свирепости. Всадники прорубили широкую просеку в толпе, и Дик знал – знал сейчас, а не тогда, во время боя, – что этот первый натиск стоил его клану шестерых.

Холодных Капель было перебито втрое больше, и они стали отступать: неопытные бросились к деревьям чои, где конный всегда нагонит пешего, поскольку чои не любят тесноты и глушат любой подлесок, а умудренные опытом нашли укрытие в кустарнике, куда ни один скакун не полезет, как его ни понукай. Часть отступивших заняла оборону, грозя раздвоенными лезвиями пик, а остальные принялись прорубать тропинку в зарослях хиашо, чтоб выбраться к реке. Это было не трусостью, а точным расчетом: в поле и в редколесье пеший против всадника не устоит, а в кустах на скакуне не проедешь – тут нужно спешиться и принять бой на равных, на узкой тропе, где в ход пойдут не мечи и секиры, а рукавицы с когтями и ножи. Капель оставалось все-таки больше, чем Теней, и был у них шанс если не выиграть схватку, так отбиться с честью.

Стремительность нападения ошеломила Дика; ни тогда, ни позже не мог он сказать, сразил ли кого-нибудь во время той первой атаки или лишь погремел железом о железо. Вроде бы меч и топор были чистыми, без крови… Он не помнил. Умение все замечать, заложенное в нем уроками Наставника, пришло потом, проявилось, точно картина на видеопленке, опущенной в необходимую среду. Но тогда он не помнил – и значит, приходилось считать, будто первую кровь он взял в кустах хиашо, среди упругих ветвей, сплетенных и сросшихся так, что не было места размахнуться и нанести удар.

Тени Ветра спрыгивали с теплых спин скакунов, вытягивались цепочкой вдоль зарослей, не спешили – каждый выбирал противника, а кое-кто пел уже боевую Песню Вызова или изощрялся в оскорблениях. Чоч подтолкнул Дика к кустам, губы его беззвучно зашевелились, как полагается во сне, но сказанное тут же всплыло из неких глубин памяти, и Дик услышал – или будто услышал – хриплый рев сына Чочинги:

"Твой! Этот – твой! Возьми крысу!”

Вражеский воин – два щита, меч и двузубое копье – изумленно уставился на Дика. Наверное, не встречались ему досель двурукие, а если и встречались, то не такие – не с тяжкой секирой, не с быстрым клинком и не в серой повязке Теней Ветра. Дик, чтоб рассеять его недоумение, дрыгнул ногой, будто давая пинка невидимой крысе, грозно ощерился и запел. Сейчас, пребывая во сне и понимая это, он как бы повторил свою песню, слово за словом, фразу за фразой, – повторил на тайятском, непроизвольно подергиваясь и кривя рот. Для оскорбительных жестов конечностей у него не хватало, и оттого приходилось скалиться, дергать щекой и скрипеть зубами.