Итальянец - Анна Радклиф

Еще совсем недавно он готов был считать эти предупреждения полудружескими советами, теперь же все выглядело иначе.

А тем временем в душе Эллены тоже не было покоя — в ней боролись любовь и уязвленная гордость. Знай Эллена, что произошло между отцом и сыном во дворце Вивальди, с ее сомнениями было бы покончено — она, не раздумывая, позволила бы гордости победить в ее сердце это робкое и еще не окрепшее полудетское чувство привязанности к прекрасному юноше.

Синьора Бианки, разумеется, рассказала племяннице о цели визита Винченцо, но скрыла от нее все возможные осложнения, с которыми могут встретиться молодые люди, если объявят о своей помолвке. Но она все же обмолвилась о том, что семья Винченцо, возможно, не очень будет рада этому браку. Испуганная Эллена тут же призналась тетушке, что предвидела это и даже рада, что тетушка отказала Винченцо. Но печальный вздох, слетевший с ее уст, говорил об обратном и побудил синьору Бианки тут же сказать, что, собственно говоря, она не отказала Винченцо окончательно, а оставила ему надежду.

Это привело к тому, что в дальнейшей беседе Эллена поведала тетушке о своем робком чувстве к юноше и вынесла на ее бесспорный суд все свои сомнения. Она уже не столь решительно утверждала, что обстоятельства, задевшие ее гордость, так уж существенны и неустранимы. Синьора Бианки, разумеется, скрыла от племянницы собственные причины, побудившие ее благосклонно выслушать Винченцо ди Вивальди. Эллена, с ее благородным сердцем и неискушенным умом, едва ли сочла бы возможным, чтобы в таком святом деле, как брачный союз, кроме чувств учитывались бы и иные соображения.

Раздумывая над тем, как важен этот брак для Эллены, старая синьора решила и дальше не противиться визитам Винченцо на виллу Алтиери. Она намеревалась помочь Эллене разобраться в своих чувствах. Конечно, Эллену пугало то, что ей придется тайным образом войти в семью Вивальди, однако синьора Бианки, обеспокоенная своим ухудшающимся здоровьем, была намерена поторопить события и по возможности уговорить Эллену не откладывать помолвку на срок более долгий, чем это было бы разумным. В тот вечер, когда Винченцо неожиданно появился в саду и Эллена так неосторожно выдала свои чувства к нему, она, взволнованная и испуганная, во всем открылась тетушке. Поэтому на следующее утро, когда письмо Винченцо, простое и искреннее, произвело свое впечатление на Эллену, синьора Бианки не замедлила воспользоваться этим и снова побеседовала с племянницей.

Винченцо после разговора с отцом провел весь остаток дня в своих комнатах, строя планы, как отыскать того негодяя, который посмел так неблагородно воспользоваться доверием его отца. Вечером он снова отправился на виллу Алтиери, но уже не для того, чтобы тайком спеть любимой серенаду, а открыто быть принятым синьорой Бианки. На этот раз она встретила его не столь сдержанно и холодно, как накануне. Заметив, что юноша чем-то встревожен и озабочен, она объяснила это неуверенностью его в ответных чувствах Эллены. Поскольку ничто уже не удивляло и не настораживало в его поведении добрую старушку, она решила дать бедному влюбленному еще больше надежд. Винченцо с тревогой ждал, что тетушка снова заведет разговор о его родных и их отношении к Эллене, однако синьора Бианки решила, видимо, пощадить его. Этот его визит продолжался значительно дольше, и Винченцо ушел почти успокоенный, хотя опять не увиделся с Элленой. Девушка была слишком расстроена намеками и недомолвками тетушки, когда речь заходила о семействе Вивальди, так что предпочла не присутствовать на беседе Винченцо с тетушкой.

Вернувшись домой, Винченцо был крайне удивлен, узнав, что мать в этот вечер дома и хочет его видеть. В будуаре матери его ждала та же сцена, что произошла и в кабинете отца, с тем только отличием, что маркиза была более изощренной и коварной в своих вопросах и лучше владела собой.

Винченцо еще раз убедился, как умеет его мать соблюдать этикет даже в самых сложных семейных обстоятельствах. Скрывая раздражение и даже гнев, она сумела ввести сына в заблуждение относительно того, как она отнеслась к его проступкам. Она не была резка, не журила и не прибегала к откровенным угрозам. Она подчеркивала, что верит в его благоразумие и в то, что он не сделает шагов, способных вызвать губительные последствия.

Винченцо ушел от матери, не убежденный ни ее доводами, ни ее предостережениями. Он не намеревался менять свое решение. Знай он лучше свою мать, он бы не был столь спокоен и уверен, что все обойдется.

А тем временем маркиза, не добившись открытым путем своей цели, решила действовать тайно. Для этого ей нужны были совет и помощь того, в кого она верила и кто согласится быть исполнителем всего, что она задумала. При этом ею руководили не разум и проницательность или же подлинное знание истинной натуры того, на кого она решила во всем полагаться, а всего лишь безошибочное чутье, что он столь же коварен и порочен, как и она, и ей легко будет найти в нем понимание.

В доминиканском монастыре Святого Духа в Неаполе каноник отец Скедони был достаточно известен. Он был итальянцем, о чем свидетельствовала его фамилия, но более этого о нем никто ничего не знал. Сам он предпочитал хранить тайну своего происхождения, что подтверждали многие обстоятельства. Например, он никогда не говорил о своей семье, не произносил имен родственников, если они у него были, не называл место, откуда он родом. Он умело избегал любых разговоров на эту тему и, если кто-то проявлял излишнее любопытство, тут же уходил. И все же бывало так, когда его поступки или вырвавшееся пусть одно лишь слово выдавали в нем человека знатного происхождения, но претерпевшего многие удары судьбы. За замкнутой внешностью угадывался незаурядной силы дух, однако никто из монахов монастыря не мог бы припомнить его великодушия, а скорее всего, все видели в нем мрачную гордыню неудачника. Появление его в монастыре вызвало интерес и толки. Некоторые считали, что его странное появление, замкнутость и любовь к одиночеству, а также постоянные покаяния — это следствие пережитой драмы, угнетающей его неукротимый дух, другие же были склонны считать все его поведение муками раскаяния за совершенное страшное преступление.

Иногда он уединялся на несколько дней и тогда избегал любого общения, а если в такие дни и вынужден был общаться, то вел себя как человек, полностью отрешенный от внешнего мира. Никто не знал, удалился ли он в свою келью после вечерней молитвы или совсем исчез из монастыря, хотя за ним был установлен негласный надзор и все места, куда он в таких случаях удалялся, были известны. Никто никогда не слышал из его уст жалобы или недовольства. Старшие братья в монастыре хвалили его за способности к учению, но никто никогда не отмечал его прилежание. Ему порой аплодировали за тонкость и глубину аргументов в диспутах, но часто подмечали, что он не способен узреть истину даже там, где она лежит на поверхности. Он мог идти к ней через лабиринт самых изощренных аргументаций, но терял ее из виду, когда она была перед ним. В сущности, истина его не интересовала, он не хотел постичь ее в открытой и честной борьбе, но любил испытывать свои способности и изощренную хитрость поисков ее, когда приходилось преодолевать искусственно созданные преграды. В конце концов, привыкший к ухищрениям и подозрению, его испорченный ум не мог уже принимать за истину все простое и понятное.