Избранное - Гор Видал

позволит обращаться с собой как с собственностью.

Но все стало еще хуже, когда, спустя какое-то время, Шоу явился к нему, чтобы извиниться, а заодно и заняться любовью, чтобы сказать Джиму, как велика его любовь и как велико его отчаяние. Ведь он знает, что питать надежды на ответное чувство такой силы бесполезно. Джим в это время думал о том, что Шоу, возможно, переоценивает размеры своей любви. Голова Шоу покоилась на руке Джима, который тихо лежал в темноте, размышляя, стоит ли ему в конце концов сказать о том, что он хочет быть свободным, ходить, куда ему нравится, встречаться с теми людьми, которые ему приятны, ничего не объясняя любовнику, который и не влюблен вовсе.

Но Шоу разгадал его настроение:

— Извини, что я тебя ревную, Джимми, — сказал он. — Но мне невыносима мысль о том, что ты встречаешься с кем-то другим. Ты мне очень нужен, когда я устаю и хочу отдохнуть от всей этой толпы прихлебателей. Ты не такой, как другие. Правда. Бог ты мой, мне так хочется сбежать от всего этого, оставить этот город лжецов, обосноваться где-нибудь вдали от этого шума, может быть, купить ферму, тогда к нам могла бы приехать мама. Конечно, нам бы пришлось скрывать от нее наши отношения, но мы бы справились с этим. Как бы мне этого хотелось! А тебе?

Джим неловко шевельнулся в темноте. Его рука под головой Шоу начала неметь, и он разжимал и сжимал кулак, пытаясь восстановить кровообращение.

— Не знаю, Ронни. Я не знаю, хочется ли мне уже осесть где-нибудь.

— Ооох! — горько и театрально вздохнул Шоу. — Тебе совершенно наплевать на меня, да? Все как всегда, одни снизу, другие сверху. Шлюхи всех стран, объединяйтесь! Благодаря мне ты теперь можешь зарабатывать себе на жизнь этими уроками, если только это действительно уроки. Итак, я для тебя ничего не значу.

Шоу подвинулся на другую сторону кровати, и Джим с облегчением почувствовал, как в онемевшей руке восстанавливается кровообращение.

— Это неправда, Ронни. Ты мне очень нравишься, но у меня, к сожалению, мало опыта в таких вещах. Я в этом все еще новичок, — Джим никогда не рассказывал Шоу про Боба. — И я думаю, что ты несправедлив. Не можешь же ты требовать от меня, чтобы я всю жизнь посвятил тебе, когда я знаю, что завтра ты можешь встретить другого парня, которого полюбишь больше меня, и что тогда будет со мной?

— А что ты будешь делать, если уйдешь от меня? — голос Шоу прозвучал довольно сухо.

— Я бы хотел открыть свою собственную теннисную школу. На это я и откладываю деньги.

Джим понял, что сказал лишнее. Он не хотел, чтобы Шоу знал, что он копит деньги и уже собрал три тысячи долларов.

— Ты что, собираешься уйти от меня? — жалобно спросил Шоу.

— Не раньше, чем ты сам этого захочешь, — просто ответил Джим, сумев загладить свой промах.

Рождественским утром, сразу после завтрака, Шоу позвонил своей матери в Балтимор и разговаривал с ней полчаса, невзирая на дороговизну переговоров. Затем он раздавал подарки перед елкой, в роли которой выступала пальма. Джим получил дорогую австралийскую ракетку.

После этого в час дня начался обед, самое важное мероприятие дня.

Шоу пригласил к обеду дюжину гостей: старых друзей, бессемейных мужчин, которым некуда было идти на Рождество. Джим всех их знал, за исключением одного — молодого человека с копной песочного цвета волос, который оживленно беседовал с Саем.

За окном Джим увидел пальму. Нет, это не настоящее Рождество, подумал он, здороваясь с Саем, который выглядел как персидский визирь из одной его собственной картины.

Сай, будучи уже изрядно навеселе, представил Джима человеку с песочными волосами:

— Джим Уиллард, это великий Пол Салливан.

Джим пожал протянутую руку, гадая, чем он такой уж великий. Потом он извинился и отправился помогать Шоу подавать эгног, напиток из взбитых яиц с сахаром и ромом или вином.

Шоу разрумянился, он был в приподнятом настроении:

— Все очень мило, правда, Джим?

Джим кивнул:

— А кто этот Салливан?

Шоу обычно рассказывал Джиму о своих гостях, чтобы тот мог вести себя соответствующим образом. Так было принято в Голливуде. В мире, где иерархия строилась на деньгах, мера почтительности определялась заработками.

— Салливан — писатель, он пишет книги, а здесь он, чтобы вместе с Саем работать над новой картиной. Он настоящий интеллектуал, а это значит, что в его присутствии мухи дохнут, когда язвит по поводу Голливуда, и лучше к нему на язык не попадаться, это настоящая заноза. Эти ребята выкачивают из кино денежки и поругивают его. Салливан — типичный пример.

За обедом Шоу нарезал индейку, затем подали шампанское, гости были довольны. Джим слушал вполуха разговоры, которые казались ему блестящими, хотя и велись в основном о кино — кто на какую роль утвержден и почему.

Салливан сидел рядом с Джимом. Это был тихий и слегка курносый человек с темными глазами, слишком полными губами и слишком большими ушами. Но при этом он был не лишен привлекательности.

— Говорят, вы писатель, — почтительно осведомился Джим, желая произвести хорошее впечатление.

Салливан кивнул:

— Да, я приехал сюда работать над одной картиной, но… — голос его звучал весело, молодо. Он намеренно не закончил фразу.

— Вам не нравится работать в кино?

Салливан посмотрел на Сая, который сидел напротив него.

— Да, — сказал он тихим голосом, — мне это не нравится. А вы тоже из мира кино?

Джим отрицательно покачал головой:

— Нет. Вы пишете книги?

Салливан кивнул.

— Романы?

— Романы, стихи… Вы, видимо, ничего из этого не читали, — это было сказано скорее с грустью, чем с укоризной.

— Да, и вряд ли прочту, — Джим говорил откровенно. — У меня просто нет времени на чтение.

— А у кого оно есть в этом треклятом городе?!

— Видимо, — неуверенно сказал Джим, — все они любят свое дело. Кроме картин, они ни о чем и думать не могут.

— Я знаю, — Салливан грыз стебелек сельдерея, и Джим наблюдал за ним, спрашивая себя, нравится ли ему этот человек. Большинство людей, приходивших к Шоу, казались ему на одно лицо. Они говорили обо всем и всех, включая и себя, и явно нравились себе больше, чем другим. Их сексуальная ориентация была очевидной — в отличие от Салливана, который казался совершенно нормальным.

— А вы не с востока? — спросил его Джим.

Салливан кивнул:

— Вообще-то из Нью-Гемпшира, но теперь живу в Нью-Йорке.

Затем Салливан задал Джиму массу вопросов, и Джим на большинство из них ответил откровенно. Это был своего рода перекрестный