Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

приобрести черты запущенного сада. Он принял красную фетровую тюбетейку как символ собственного увядания. Он всегда имел репутацию «модника» — с тех пор, как после школы окончил ремесленное училище в Нью-Йорке, где прослыл неисправимым совершенствователем костюмов, причесок, заботящимся не только о зубах, но даже и о бровях, ценителем важности искусства складывать чистые носки пятка к пятке, мысок к мыску в отдельном ящике комода, который приобретал имя «носочного» ящика.

Он знал, что все это и помогло ему завоевать его место среди блеска и великолепия «Пера Луны». Именно благодаря этим качествам он не занимался тем, чему он, затаив дыхание, обучался в ремесленном училище: производством «ящиков для хранения вещей» и продажей их всем, кому бы они ни понадобились, а проще говоря, не стал гробовщиком. Тем не менее, когда прогрессивное «Перо Луны» превратилось в антикварное «Перо Луны», он предпочел погружаться вместе с ним, и потому позволил своим костюмам пылиться нетронутыми на открытом воздухе, а носки стал класть, не разбирая, то в «рубашечный», то в «бельевой» ящик, то вообще куда попало. В этом новом беззаботном состоянии ему часто случалось отправлять обратно в стирку совершенно чистые, ни разу не ношенные вещи — обычная эксцентричность обедневших холостяков. И все это свершалось прямо перед обложками его любимых модных журналов, которые в то время были буквально переполнены статьями популярных авторов, направленными против пугающих бесстыдств осуждаемых бедняков, как то: покупка приличных сорочек и съедобного мяса, а также того факта, что они предпочитали надежные инвестиции в ювелирные украшения солидным вложениям в четырехпроцентные облигации!

Безусловно, время было странное и, более того, все это вызывало сожаление всех достойных богобоязненных людей. Ведь именно тогда впервые в истории Республики любому негру, находившемуся к северу от Джорджии, стали давать сдачу с долларовой банкноты! Но, поскольку в то время цент по покупательной способности быстро приближался к китайскому убо и превращался в призрак, который лишь изредка материализовывался после покупки коробки спичек и мог быть потрачен лишь на одно-единственное взвешивание у врача, когда вам необходимо было выяснить свой точный вес — это, возможно, и не являлось таким уж необъяснимым феноменом, как казалось на первый взгляд. Тем не менее, времена наступили странные, поскольку Мерлин Грейнджер совершил то, что он совершил, — а именно рискованный и необдуманный шаг, заключавшийся в предложении «руки и сердца» мисс Мастерс. А что еще более странно — она его приняла!

Предложение прозвучало в один из субботних вечеров у Пульпата, за бутылкой слегка разбавленной vin ordinaire воды стоимостью доллар семьдесят пять.

— От вина у меня всегда начинает звенеть в ушах, а у вас? — весело щебетала мисс Мастерс.

— Да, — не слыша, ответил Мерлин; затем, после долгой взвешенной паузы, сказал: — Мисс Мастерс… Оливия… Послушай, я хочу тебе сказать…

Звон в ушах мисс Мастерс, которая знала, что сейчас последует, усилился настолько, что она чуть не упала в обморок от чрезмерного нервного напряжения. Но ее «Да, Мартин!» прозвучало безо всякого выдоха или дрожи, вызванных внутренним беспокойством. И Мерлин тоже смог вдохнуть снова появившийся вокруг неведомо откуда воздух.

— Я не обладаю состоянием, — сказал он, как бы делая заявление. — Я не обладаю никаким состоянием.

Их взгляды встретились, задержались, в глазах появилось томление, мечта и предвкушение счастья.

— Оливия, — сказал он, — я люблю тебя.

— И я тебя, Мерлин, — произнесла она. — Закажем еще бутылочку вина?

— Да, — воскликнул он, и его сердце учащенно забилось. — Ты хочешь…

— Выпить за нашу помолвку! — продолжила она. — Пусть она будет краткой!

— Нет! — почти что крикнул он, яростно стукнув кулаком по столу. — Пусть она длится вечно!

— Что?

— Я хочу… Ах да, я понял… Ты права. Пусть она будет краткой. — Он рассмеялся и добавил: — Прости.

Принесли вино, и они стали обсуждать детали.

— Сначала наймем небольшую квартирку, — сказал он. — Да, точно, черт побери! Кажется, я знаю подходящую — в доме, в котором я сейчас живу, есть такая: одна большая комната, небольшая кухня и можно пользоваться ванной на этом же этаже.

Она захлопала в ладоши от радости, а он подумал, как она все-таки мила — точнее, ее лоб, потому что начиная с переносицы и ниже она выглядела как-то неестественно. Она с энтузиазмом подхватила:

— А как только появится возможность, мы наймем настоящие апартаменты — с лифтом и консьержкой.

— А потом купим домик за городом и машину.

— Ну разве можно желать чего-нибудь еще?!

На мгновение Мерлин замолчал. Он думал о том, что теперь ему придется переехать из его комнаты в торце четвертого этажа. Однако это уже не имело никакого значения. Он ни разу не видел Каролину за прошедшие полтора года — фактически с того самого дня, когда она нанесла визит в «Перо Луны». Спустя неделю после того памятного дня свет в ее окнах перестал зажигаться по вечерам, на аллею выглядывала лишь темнота, которая, казалось, сгущалась перед его замершим в ожидании незанавешенным окном. И вот, наконец, свет снова зажегся, но вместо Каролины и ее гостей там показалась банальная семья — мужчина небольшого роста, с жесткими усами, а также дородная дама, проводившие вечера за меланхоличными пасьянсами. После первых двух вечеров Мерлин безо всякого сожаления закрыл жалюзи.

Нет-нет, Мерлин ни о чем другом и не мечтал, кроме как завоевывать свое место в этом мире на пару с Оливией. У них когда-нибудь будет собственный голубой коттедж в пригороде, лишь чуть-чуть пониже классом, чем белые оштукатуренные коттеджи под зелеными крышами. В траве у домика будут разбросаны ржавые лопаты, там будет стоять старая скамейка и старая покосившаяся плетеная детская коляска. А всю эту траву, и коляску, и сам домик, и весь его мир будут обнимать руки Оливии, чуть располневшие руки «неооливийского» периода, который наступит, когда при ходьбе ее щеки начнут чуть подрагивать от чересчур усердного массажа лица. Послышался ее голос, совсем рядом:

— Я знаю, что ты собирался сказать об этом вчера, Мерлин. Я видела…

Она видела. Ох — ему стало вдруг интересно, многое ли она была способна заметить? Заметила ли она, что девушка, вошедшая в компании троих мужчин и севшая за соседний столик, была… Каролиной? Да — заметила ли она? Заметила ли она, что у мужчин был с собой ликер — гораздо более сильное средство, чем красные чернила Пульпата, пусть даже и разбавленные в пропорции один к трем?

Мерлин, затаив дыхание, смотрел во все глаза, едва слыша сквозь внезапно окутавшую его стену эфира негромкий успокаивающий монолог Оливии, которая, подобно пчеле, старалась поглотить всю сладость этого незабываемого