Между психотерапевтом и клиентом. Новые взаимоотношения - Майкл Кан

перебегает на позиции врагов и пытается приуменьшить важность секса и агрессии в психоаналитической теории. А чего стоит, считают критики, смягчение им железной дисциплины психоаналитической практики путем введения в эту практику душевной теплоты гуманизма. С другой стороны, наиболее горячие поклонники считают, что Когут вызвал успешный и долгожданный бунт.

В этой главе мы попытаемся выразить отношение к этому человеку не как к еретику или мессии, а прежде всего как к замечательному и оригинальному психоаналитику, который значительно расширил понимание человеческого развития, психопатологии и терапии, не отбрасывая ничего из великих открытий классической теории психоанализа. Основная позиция Когута следующая: «Не показывать недостатка уважения к великой объяснительной силе классических формулировок или недостатка оценки их красоты и элегантности; я же подтверждаю их возможность с точки зрения психологии самости (self) и стремлюсь обогатить классическую теорию путем введения нового „само-психологического“ измерения (self-psychological dimension)»[57].

Начала

Когут проследил начало своего отклонения от стандартной психоаналитической техники на примере тупика, в который он попал с одной своей пациенткой. Каждая сессия несла в себе мучительные, жестокие обвинения против него. Он расценивал это как сопротивление, особенно сопротивление его интерпретациям:

Я был втянут в спор с пациенткой о корректности моих интерпретаций и подозревал присутствие упорного скрытого сопротивления… Долгое время я настаивал на том, что упреки пациентки относятся к специфическим трансферентным фантазиям и желаниям на эдиповом уровне… Она становилась (все более) разгневанной и яростно обвиняла меня в разрушении ее… и… разрушении ее анализа.[58]

Когут был убежден, что имеет дело с простым эдиповым переносом, в котором его клиентка испытывает к нему сильные перемежающиеся чувства любви и ненависти. После того, как такая версия ничем не подтвердилась, он перестал спорить с ней и начал слушать. Когут понял, что эти настоятельные требования и обвинения демонстрировали вовсе не сопротивление, а представляли собою попытки пациентки показать реалии ее детства.

Перенос воскресил некоторые из ранних воспоминаний. У нее была подавляющая и ограниченная мать, не обращавшая на дочь никакого внимания. Пациентка демонстрировала это Когуту, предъявляла ему не удовлетворенные в ее раннем детстве требования. Если рассматривать это как поведение взрослого человека, то требования кажутся настолько чрезмерными и часто повторяющимися, что их можно принять за сопротивление. Но, видя в них требования маленькой девочки, пытающейся ради собственного блага заставить свою неотзывчивую мать удовлетворять ее потребности, они могут показаться приемлемыми и, таким образом, крайне ценными для стремящегося это понять терапевта.

Две проблемы Когута: теоретическая и техническая

В течение последующих двадцати лет Когут обдумывал два вопроса: (1) что именно не получила эта женщина от своих родителей и (2) что может сделать с этим терапевт? Он обращался с этими вопросами к каждому своему клиенту и клиентам своих студентов и коллег. Ответы привели его к значительным расхождениям с классическим психоанализом. Одно из этих расхождений — теоретическое, другое — техническое. Теоретический вывод требует лишь краткого упоминания, технический — является решающим для нашей темы.

Теоретический вывод

Фрейд учил, что новорожденный младенец воспринимает мир как неотделимый от него самого. Младенец не может сказать о том, что он обособлен от личности, которая заботится о нем и кормит его; вся его психическая энергия — желания и фрустрации — направлены на недифференцированную самость. Фрейд назвал это стадией первичного нарциссизма. Нарцисс, если вы помните, был прекрасным греческим юношей, который проводил все время, любуясь своим отражением в воде. Таким образом, само слово «нарциссический» употребляется для описания направленной на себя энергии.

По мере того, как ребенок подрастает и начинает понимать, что вокруг существуют другие люди, некоторая часть имеющейся в его распоряжении энергии направляется на этих людей, в ыфЯчс первую очередь на тех, кто заботился о нем с самого начала. Постепенно, с созреванием ребенка, все большее количество имеющейся психической энергии направляется во внешний мир и все меньше — на себя. В терминах Фрейда, ребенок вырастает из состояния нарциссизма в состояние объектной связанности. Чем более полно произошло это перемещение, тем более здоровой оказывается личность. В зрелом взрослом человеке остается, таким образом, сравнительно малое количество связанной с самостью энергии.

Постепенно Когут подошел к вопросу — является ли такой подход наиболее успешным в плане понимания созревания как такового. Он предположил, что существуют две параллельные линии развития вместо одной, определенной Фрейдом. Одна из этих линий — та, которую описал Фрейд: возрастающая дифференциация и зрелая способность к объектной связанности (object relatedness). Другая линия — развитие самости, которая у здорового индивида длится всю жизнь[59].

Теория развития психологии самости

По мнению Когута, существуют три сильные потребности, которые должны быть удовлетворены, если самость стремится к полному развитию: потребность в «отражении» (быть отраженным в другом человеке), потребность идеализировать и потребность быть похожим на других[60].

Потребность быть «отраженным»

Первыми возникают потребности, которые Когут назвал грандиозно-эксгибиционистскими. Детям необходимо, чтобы один из родителей или оба показывали им, какие они особенные, замечательные и желанные, какое это удовольствие видеть их рядом. Когут говорил, что все это узнается не по словам родителей, а скорее из наиболее тонких намеков: жестов, выражения лица, интонации голоса. Такое сообщение может быть представлено в различных степенях. Родительскому посланию восхищения своим ребенком Когут дал название отражения или зеркализации (mirroring). Ребенок ждет ответа родителя на вопрос: «Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду расскажи, кто на свете всех милее?» Если через какое-то время «зеркальце» отвечает: «Ты, конечно, мое восхитительное дитя», — то грандиозно-эксгибиционистские потребности удовлетворяются[61].

Но родитель не может постоянно быть безупречным «зеркалом», и, как говорит Когут, это хорошо для ребенка. Неизбежно, родитель не сможет постоянно обеспечивать адекватное отражение. Если подобное происходит не так часто и не слишком травматично, то это сулит ребенку благоприятные возможности. Дети, имевшие богатый опыт удачной зеркализации, могут привлечь воспоминания об этом и таким образом создать возможность какое-то время обходиться без «зеркала», по крайней мере, хотя бы однажды. А когда такое случается, они начинают понимать, что могут быть и своим собственным «зеркалом». Когут назвал такое состояние «преобразующей интернализацией»[62], с помощью которой, как он думал, дети используют случаи неудачного отражения, чтобы присвоить отражающую функцию себе, и как результат изменяют нечто важное в своей самости. Постепенно, с течением времени, по мере того как ребенок растет и развивается, эти преобразующие интернализации суммируются в один главный аспект сильной и связующей самости. Когда