Ашкелонские хроники. 2010 – 2014 (сборник) - Константин Арама

Сначала я относился к нему с недоверием, не более чем вежливое «здрасте» меня вполне устраивало и его, видимо, тоже. Однако теперь я уже жду его, когда иду с ребёнком и думаю, встречу ли я сегодня Коби (Люба, хозяйка детского сада, сказала, что это его имя) или нет.

По-настоящему я проникся к нему уважением, когда он защитил нас от огромного белого пса, который кинулся на нас несколько дней назад. Я понял, что Коби не только философ, но у него ещё и благородное сердце.

У меня новый друг. Завтра понесу ему что-то вкусненькое.

Глубокая ночь на улице, и мне, вопреки обыкновению, не спится. Думаю об отце.

Мой папа уже совсем старенький. Я не видел его почти пять лет. Когда я уезжал из России, он был относительно бодрым старичком, а сейчас, по словам близких, совсем уже не тот. Годы берут своё.

В детстве нас с братом родители время от времени оставляли ночевать то у родных, когда мы гостили в Казахстане, то в детском саду, где была такая возможность. Для меня это было испытанием: сколько себя помню, почему-то всегда хотел домой к папе.

Теперь, спустя почти тридцать лет, ко мне вновь вернулось, казалось бы, забытое детское чувство. Вернулось, и с каждым разом всё сильнее и сильнее ощущается та детская трагичность непереносимого одиночества.

Наверное, это правда, что мы остаёмся детьми до тех пор, пока живы наши родители. Не хочу думать о том неизбежном моменте, когда наверняка это узнаю.

Помню, как во время учёбы в колледже, где папа работал преподавателем, он подошёл к нам с братом на перемене и сказал, что умерла бабушка Акулина, его мама. К тому времени он сам уже был вполне пожилым человеком, но я почти подсознательно почувствовал в отце какую-то детскую растерянность.

Ровно такую же растерянность я вижу и в глазах своей двухлетней дочери, когда собираюсь на работу, а она не хочет меня отпускать. Но отпускать приходится, и это то, к чему мы с супругой её стараемся приучить.

Я ухожу, а она остаётся там, за дверью, чтобы забыться и погрузиться в свои маленькие, но важные дела. А я еду работать, стараясь отогнать грустные мысли о дочери, поскольку мне это напоминает обо мне и моём отце.

Днём легко не думать о семье, поскольку внутри есть ощущение контроля. Знаю, что с ними всё хорошо, знаю их распорядок и где они сейчас.

В течение дня научился не вспоминать о матери и отце. Но вечером, когда голова свободна от домашних хлопот и мыслей о работе, душа вновь начинает маяться, и грустные мысли не дают уснуть.

Люди бывают разные. Есть такие, которые ломают веру. Это вероломные люди. Есть люди, которые своим существованием и творчеством помогают мне обрести самого себя.

Елена Вершинина как раз такой человек, который мне возвращает самого себя. За мутной пеленой обыденности её стихи помогают увидеть путь, по которому я должен идти. По сути, это тот же путь. Путь – он всегда один, размеренный вдохами-выдохами, от рождения и к звёздам. Но с такими людьми, как Елена или как Александр Масленников, я прохожу свой путь по-другому. И видится дальше, и дышится легче. И жизнь в каждом своём миге исполнена глубокого смысла. Будь то огромная луна позапрошлой ночи, или гонимый ветром полиэтиленовый пакет, парящий высоко над спящим городом и растворяющийся в глубинах апрельской ашкелонской ночи, или моя маленькая дочь, которая сейчас пришла, обняла спящую мать и, полежав пару минут и погладив её по лицу, ушла к себе в комнату…

Мы все такие разные, но спасибо вам, что вы есть у меня.

Торопился с работы на маршрутку. Передо мной шёл парень лет пятнадцати-шестнадцати. Очевидно, он ел что-то, поскольку шёл медленно и за ним сыпались бумажные салфетки. Одна, другая, третья…

Он продолжал идти. Я его обогнал. Тем временем он успел «уронить» ещё несколько салфеток.

Поразила невозмутимость его лица, на котором была одна мысль: он ест. Даже не сразу понял, что меня в нём задело. Какая-то брезгливость возникла по отношению к юноше.

Вроде ничего особенного, тут 90 процентов людей ведут себя так же. Потом понял: его тупое выражение лица, а особенно падающие на тротуар салфетки вызвали у меня ассоциацию с лошадью, которая идёт по улице и так же невозмутимо справляет свои естественные надобности, оставляя на дороге навоз… кое это имеет значение? Лишь бы ей стало хоть на чуток легче, и то ладно…

Вернулся домой. Было тихо. На балконе негромко разговаривали.

Спасибо ей, не знаю почему, но она меня успокоила. И я сел с сыном рисовать, чтобы ему не было одиноко в мире его детских фантазий.

Сегодня ходил ругаться к соседке снизу, к моей Рахель.

Комната сына расположена аккурат над её балконом. И получилось так, что сегодня на этом балконе Рахель собрала своих близких и они что-то очень эмоционально обсуждали.

Должен сказать, что Рахель – женщина темпераментная и очень открытая по своему характеру. Короче, было очень шумно. В девятом часу вечера, помимо того что это начинало раздражать, ещё и элементарно мешало сыну заниматься своими делами. Делать нечего, собрался идти ругаться.

Спустился, позвонил в дверь. Мне открыл внук Рахель, парнишка лет шестнадцати. Он меня узнал и улыбнулся. Я попросил его позвать Рахель, а он пригласил меня войти. Я отказался. Он сказал своей бабушке, что пришёл сосед, и теперь уже Рахель попросила меня зайти.

В зале было сумеречно, и только на балконе горела лампа дневного света. Рахель вошла в комнату. Она плакала. Я извинился, что пришёл, и сказал, что сын мой всё время отвлекается на шум. И спросил, всё ли у неё в порядке, могу ли я ей чем-нибудь помочь. Она сказала мне: «Нешама шели (душа моя), ты мне как сын, спасибо тебе».

Я её обнял и пожалел, как пожалел бы свою дочь. Странно, что именно как дочь. Но она была такая беззащитная, и видно было, что ей тяжело и что слова нам не нужны.

Я постоял с ней. Сказал, что, если что-то нужно, я всегда рядом. Попросил её не брать на сердце печали, что бы ни происходило. И ушёл. Вот и поругались…

Странно, полный дом людей, а пожалеть её некому. А может, это я себя жалел через неё. Наверное, что и так. Да какое это имеет значение? Лишь бы ей стало хоть на чуток легче, и то ладно…

Вернулся домой. Было тихо. На балконе негромко разговаривали.

Спасибо ей, не знаю почему, но она меня успокоила. И я сел с сыном рисовать, чтобы ему не было одиноко в мире его детских фантазий.

Вчера утром видел на остановке собаку. Она просто сидела, исходя из каких-то своих собачьих соображений. Небольшая, белая, с рыжими пятнами дворняга – сука. По ней было видно, что недавно у неё были щенята. Она сидела в углу остановки и ждала, скорее всего, хозяев, которые уехали на автобусе, а её оставили тут.