Растревоженный эфир - Ирвин Шоу

— Опять же, — заговорил Арчер, вышагивая по толстому холодному ковру, — меняются сами организации. Одно дело — состоять в Коммунистической партии, хотя я и не считаю, что за это надо наказывать, и совсем другое — в Лиге женщин-покупательниц.

— Генеральный прокурор, — напомнил Хатт, — упомянул эти организации в одном списке.

— Я зол на Генерального прокурора.

— Хороший демократ. — Хатт широко улыбнулся. — Назначен на этот пост вашим другом президентом.

— Кроме того, — Арчер бросил взгляд на О'Нила, который, закрыв глаза, затих в кресле, — необходимо учитывать временной фактор и намерения. Одно дело — вступить в Общество друзей Советского Союза в сорок третьем году, когда Россия была нашим союзником, и другое — в пятидесятом. Одно дело — присоединяться к организации, чтобы бороться за мир, и другое — готовить революцию.

— Это теоретические различия, и на практике, к сожалению, они уменьшаются с каждым днем.

— А меня интересует теория, — упорствовал Арчер. — К теории я отношусь с большим уважением.

— Как бы я хотел позволить себе такую роскошь, — прошептал Хатт и улыбнулся Арчеру, остановившемуся перед его столом. — К сожалению, мое положение обязывает меня интересоваться только результатом. Знаете, Арчер, я нахожу, что вы великолепно защищаете этих людей, Да, да… — Он замахал рукой, предупреждая возражения Арчера. — Нахожу, будьте уверены. А обусловлена ваша линия защиты двумя замечательными качествами: верностью друзьям и абстрактным чувством справедливости. Если хотите знать правду, мне немного стыдно за то, что я не могу в полной мере использовать эти качества. Существуют такие категории людей, которых при определенных обстоятельствах защитить невозможно. Это ужасно, это отвратительно… но нет смысла убеждать себя, что это не так. Актеры, особенно актеры, занятые на радио, входят в одну из таких категорий. Они похожи на гладиаторов в цирке Древнего Рима. Если они доставляют удовольствие публике и императору, им даруется жизнь, когда победитель заносит над ними меч. Большие пальцы рук поднимаются вверх. Если же по какой-то причине… — сделал многозначительную паузу Хатт, — они не понравились публике и императору — большие пальцы смотрят в землю. Как я понимаю, О'Нил все это вам объяснил.

— О'Нил объяснил, — кивнул Арчер. — Правда, не прибегая к историческим примерам.

— Видите ли, актеры очень уязвимы, — продолжал Хатт ровным шепотом, — в силу того, что их искусство личностное. Публике должны понравиться их тела, голоса, характеры, потому что они общаются с ней напрямую. Будь я актером, всегда и во всем придерживался бы нейтралитета. Если, конечно, — тут Хатт чуть улыбнулся, — хотел заниматься своим делом. Я бы с самого начала понял, что не имею права настроить против себя даже малую часть моей аудитории. Каждый человек должен реалистично посмотреть на окружающий мир, определить рамки, наложенные его личностью и профессией, и смириться с тем, что работать и жить ему придется не выходя за эти рамки. Если он этого не делает… — пожал плечами Хатт, — он не должен удивляться, когда жизнь вдруг больно ударяет его. Как и преступление, отрыв от реальности наказуем. Актерам необходимо оставаться инфантильными, дурашливыми, неуравновешенными, иррациональными… — Хатт взглянул на Арчера, чтобы убедиться, что тот следит за ходом его мыслей. — А политика требует логики, уравновешенности, хладнокровия. И можно гарантировать, что актер, вовлеченный в политику, причем на любой стороне, в конце концов станет всеобщим посмешищем. В другие времена, не столь суровые, их могли бы простить. Сегодня напряжение слишком велико, так что на прощение рассчитывать не приходится. Сегодня, Арчер, и, пожалуйста, запомните мои слова, потому что и вам в итоге придется делать выбор, мы живем в пропитанном страхом, злобном, не знающем прощения мире. Правила игры изменились: один страйк и аут.[24]

— А вам не кажется, что игроков следовало предупредить о новых правилах, прежде чем дать им биту? — спросил Арчер.

— Возможно, — беззаботно ответил Хатт, — но жизнь устроена иначе. Здесь правила устанавливаются за закрытыми дверями, и измениться они могут в любой момент. Иной раз выясняется, что они действуют уже лет десять, а ваша команда давно выведена из игры, хотя вам казалось, что вы еще боретесь с вашим соперником.

— Это ужасно.

— Мы живем в ужасном мире, — радостно сообщил ему Хатт. — А теперь я собираюсь попросить вас… только один раз, не пытаясь надавить… не тянуть две недели и уволить этих людей немедленно.

— Нет, — ответил Арчер. — Я так не могу.

— А чего, собственно, вы собираетесь добиться? — спросил Хатт.

Арчер сел, стараясь подавить охватывающее его волнение.

— Я постараюсь доказать, исходя из моей позиции, что все пятеро ни в чем не виноваты. Возможно, мне удастся доказать и вам, что двоих или троих можно оставить.

— Я уже сейчас могу заверить вас, что надежды на это практически нет. Им предъявлено обвинение, и этого более чем достаточно. Я не хочу сказать, что все они одинаково виновны, но предъявленное обвинение исключает возможность их дальнейшего… — пауза, — …использования.

— Извините, мистер Хатт, тут я не могу с вами согласиться. Я не приемлю коллективной вины. Речь идет о пяти конкретных, очень разных людях, которых я знаю, с которыми я работал. У каждого из них все свое: и жизнь, и проступки, и алиби.

— Вновь я должен вернуть вас к исходной посылке, которую вы стараетесь не замечать. Заключается она в том, что идет война. На войне бьют по площадям, а не по конкретным людям. Когда мы сбрасывали бомбы на Берлин, мы не целились в эсэсовских полковников или нацистских дипломатов. Мы сбрасывали их на немцев, потому что немцы в целом были нашими врагами. Нам не удалось убить Гитлера, хотя мы убили тысячи и тысячи женщин и детей, которые по стандартам мирного времени ни в чем не провинились. Не отрывайтесь от реальности, — весело прошептал Хатт. — Учитесь бить по площадям.

— Это болезнь, — покачал головой Арчер. — Я предпочитаю оставаться здоровым.

— Возможно, вы правы, — кивнул Хатт. — Но помните: начало этой болезни положили коммунисты. Не мы.

— Я также не согласен с тем, что мы должны переболеть болезнями наших врагов. Послушайте, мистер Хатт, может, мы напрасно отнимаем друг у друга время…

— О нет, — торопливо прошептал Хатт. — Я нахожу этот разговор исключительно интересным. У нас не было случая поговорить о серьезных делах, Арчер. Должен признать, и меня где-то мучили сомнения. Но наша беседа помогла мне прояснить для себя многие вопросы. Я надеюсь, что вам она тоже пошла на пользу. И О'Нилу.