Растревоженный эфир - Ирвин Шоу

О'Нил сидел в углу, в глубоком кожаном кресле, практически невидимый в сгущающемся сумраке уходящего зимнего дня. Арчер пристроился на стуле у стола Хатта и внимал ему.

— Только в отношении Покорны я вынужден просить у вас прощения и отступить от заведенного мною порядка. Я настаиваю на том, чтобы вы немедленно отказались от его услуг. Это не такой уж плохой компромисс, не так ли? Только один из пяти. — Его губы искривила ледяная улыбка. — О'Нил, ты не можешь сказать, что я очень уж сильно ограничиваю твою самостоятельность, не так ли?

— Нет, сэр, — отозвался О'Нил из темного угла.

— Я располагаю достоверной информацией, что Покорны сообщил о себе ложные сведения, когда в 1939 году подавал заявление с просьбой разрешить ему въезд в эту страну, и правительство скорее всего депортирует его. В то время очень известные в мире музыки люди ходатайствовали за Покорны и способствовали бы тому, что в случае отказа эта история попала бы в газеты, вызвав нежелательный шум.

— А если Покорны докажет, что не сообщал ложных сведений? — спросил Арчер. — На суде или на разбирательстве, которое ему предстоит? Что мы тогда будем делать?

— Тогда я, разумеется, — Хатт тепло улыбнулся Арчеру, — сочту за честь вновь сотрудничать с ним.

— Тогда почему не дождаться решения Иммиграционной службы? — спросил Арчер. — Почему вы должны депортировать его заранее?

— Я собираюсь сказать что-то ужасное, — опять короткая улыбка, — но надеюсь, за эти слова вы не затаите на меня зла. Мы не можем позволить себе такой роскоши. Радио, как вы оба, несомненно, знаете, переживает трудные времена. Я не сильно погрешу против истины, сказав, что сейчас мы боремся за выживание. Наш новый, совсем недавно появившийся конкурент — телевидение набирает силу, отнимает наших клиентов и аудиторию. Экономическая ситуация в стране неопределенная, отток рекламы наблюдается везде. Прежние времена, когда мы могли делать все, что угодно, не опасаясь последствий, ушли, возможно, навсегда. Мы балансируем на краю пропасти, господа… и достаточно легчайшего толчка, чтобы сбросить нас в бездну. Мистер Покорны и связанные с ним проблемы могут стать таким толчком. Американского гражданства у него нет, и вскоре, я думаю, Иммиграционная служба представит доказательства того, что он нарушил законы нашей страны, чтобы ступить на ее территорию. Он не столь знаменит, чтобы общественность закрыла глаза на его проступки, возможно, в наши дни таких знаменитостей просто нет, и лично я считаю, что ради него не стоит ломать копья… — Хатт улыбнулся, словно извиняясь за свои слова, но лицо осталось жестким, словно было вырублено из дерева. — К сожалению, в отношении мистера Покорны решение окончательное и обжалованию не подлежит.

Хатт помолчал. Арчер смотрел, как тот раскуривает сигарету. Вставляет ее в длинный черный мундштук, подаренный ему во время войны одним генерал-лейтенантом, чиркает зажигалкой. Худощавый, с аристократическими манерами, опасный. «Бедный Покорны! — подумал Арчер. — В эту зиму ему устроили незапланированные каникулы».

— Что же касается остальных, — все так же шепотом продолжал Хатт, выпустив струю дыма, — я, как и говорил, не стану отменять решение О'Нила. Он обещал вам две недели, и вы их получите. Но я не намерен скрывать от вас, что лично я такого обещания вам бы не дал. Кроме того, я не понимаю, какую пользу вы можете извлечь из этой задержки…

— Я говорил О'Нилу.

— Знаю, — кивнул Хатт. — О'Нил мне все объяснил. Надеюсь, Арчер, вы не обидитесь на меня, но я думаю, что вы очень наивны.

«Почему бы мне просто не встать и не уйти?» — подумат Арчер.

— Я боюсь, — слова Хатта едва перелетали через стол, — что вы оставили без внимания подоплеку этой истории, Арчер. Как вам известно, в Вашингтоне у меня довольно много знакомых…

— Я знаю, — вставил Арчер.

— А поскольку я принимаю участие в формировании общественного мнения, — иронию в голосе Арчера Хатт предпочел не услышать, — то меня время от времени приглашают туда. Спрашивают совета и, что не менее важно, дают советы. Демократия, — тут он впервые позволил себе говорить не шепотом, — это не улица с односторонним движением.

«Ну вот, — подумал Арчер, — сейчас мне отольются годы его службы в УВИ… он будет рассуждать о демократии».

— Демократия не ограничивается тем, что мы передаем свои пожелания нашим политическим лидерам. Мы должны быть готовы к тому, что иной раз и политические лидеры будут выражать нам свои пожелания. Это логично?

— Да, — с неохотой признал Арчер. — Логично.

— Опять же, если я не ошибаюсь, вы голосовали за нынешнюю администрацию. Во всяком случае, — Хатт покивал, — во время предвыборной кампании вы активно агитировали за мистера Трумэна.[23]

— Да, — кивнул Арчер, гадая, куда гнет Хатт и не заманивает ли он его в ловушку. Арчера удивило, что Хатт был в курсе его политических пристрастий. — Но какое отношение имеют к происходящему выборы?

— Самое прямое. Нынешняя администрация выбрана вашими стараниями и представляет ваши интересы. Это соответствует действительности?

— В принципе да.

— А теперь позвольте сказать вам, что совсем недавно, если точнее, то буквально на прошлой неделе, один высокопоставленный государственный чиновник намекнул мне, что сейчас самое время вычистить коммунистов и сочувствующих им из средств массовой информации и центров формирования общественного мнения. И я не уйду далеко от истины, утверждая, что по существу этот намек есть выражение вашей воли.

— Пожалуй. — Арчеру становилось все больше не по себе. — Частично да.

— Сам я, — улыбнулся Хатт, — голосовал за республиканцев. Поэтому именно вы указываете мне, как надо решать эту проблему, а не наоборот.

— Я не думаю, что нам следует разбираться в особенностях государственной власти, формируемой через выборы, — ответил Арчер, осознавая, что этот раунд он проиграл начисто. — Во всяком случае сейчас.

— Отнюдь. — Хатт радостно покачал сигаретой. Дискуссия доставляла ему несказанное удовольствие. — Сейчас самое время поговорить об этом. У нас проблема. Мы по разные стороны баррикад. Но мы сотрудничаем и нужны друг другу. Мы оба, я надеюсь, здравомыслящие люди. Даже О'Нил, — хохотнул он, — в рамках нашей дискуссии может считаться здравомыслящим человеком.

— Я никто, — подал голос О'Нил. — Не берите меня в расчет. Я примитивный идиот. Мне можно поручать только изготовление каменных наконечников для стрел.

— Будучи здравомыслящими людьми, мы пытаемся найти почву для соглашения. Для, этого мы должны высказать свои аргументы, выслушать друг друга, оценить с максимально возможной объективностью позицию оппонента. И мы должны взглянуть на ситуацию в целом. — Эту фразу Хатт обожал. Он говорил о необходимости взглянуть на ситуацию в целом, даже когда речь шла о рекламной кампании новой стиральной машины.