Долина забвения - Эми Тан

— Я прошу прощения за опоздание, — произнес мужчина. Он говорил как англичанин. — Толпы рушат стены Старого города, и дороги перекрыты. Пришлось оставить экипаж и идти пешком — я знал, что ты меня ждешь. Только до авеню Поля Брюна я добирался почти три часа.

Мать не выразила ни малейшей благодарности за то, что он претерпел столько трудностей на пути к ней. Они прошли в другой конец комнаты. И пусть даже двери были приоткрыты, они говорили слишком тихо, чтобы я могла что-то расслышать. У него был спокойный, низкий голос. Мать отвечала ему кратко и резко. Время от времени она поднимала голос, выдавая громкие комментарии:

— Очень сомневаюсь!

— Я их не получала!

— Он не вернулся!

Неожиданно она закричала:

— Почему же ты сейчас захотел ее видеть?! Сколько прошло времени, пока ты решил о ней вспомнить? Ты не послал ей ни единого слова, ни единого доллара! Тебе было наплевать, если бы мы с ней умерли от голода.

Я поняла, что она говорит обо мне. Он никогда не спрашивал обо мне, никогда не любил меня. Ублюдок! Я сразу его возненавидела.

Он быстро проговорил что-то, но слов я не разобрала. Казалось, он был в ярости. Затем он произнес громче и четче:

— Я был опустошен, измучен. Но из-за них это стало невозможным.

— Трус! Жалкий трус! — выкрикнула мать.

— Он работал в Министерстве иностранных дел…

— О да, обязательства перед семьей! Традиции! Долг! Предки и жертвоприношения! Восхитительно! — ее голос раздавался рядом с дверью.

— После стольких лет жизни в Китае, — начал он, — неужели ты еще не понимаешь, насколько здесь сильна семья? На наших плечах лежит вес десяти тысяч могильных камней, и отец использовал его против меня.

— Я очень хорошо это понимаю. Я встречала многих мужчин, кто по натуре похож на тебя, как и следовало ожидать. Желание и долг, которые они одинаково легко предают. Эти предсказуемые мужчины сделали меня очень успешной женщиной.

— Луция… — грустно произнес он.

— Не называй меня так!

— Прошу, выслушай меня.

Я слышала, как открылась дверь кабинета и раздался голос Золотой Голубки.

— Извините, — произнесла она по-китайски. — Возникли неожиданные обстоятельства.

Лу Шин начал представляться ей на китайском, но Золотая Голубка оборвала его.

— Мы уже встречались, — резко бросила она. — Мне очень хорошо известно, кто ты такой и что ты сделал! — Она продолжила более спокойным тоном, обращаясь к матери: — Мне нужно с тобой поговорить. Дело касается Вайолет.

— Значит, она здесь! — радостно воскликнул мужчина, — Прошу тебя, позволь мне ее увидеть!

— Я не позволю тебе этого сделать до самой твоей смерти, — отрезала мать.

Я все еще была страшно зла на него, но обрадовалась, что он хочет меня видеть. Если он придет ко мне, я его отвергну! В комнате стало достаточно темно, чтобы я смогла подойти к застекленным дверям: мне хотелось видеть выражение его лица. Я уже почти выбралась из-под кровати, когда услышала, что мать и Золотая Голубка закрыли дверь кабинета и вышли в коридор. Неожиданно дверь в Бульвар распахнулась, и я быстро спряталась под кровать, прижалась к стене и затаила дыхание.

— Слишком жестоко было оставлять тебя с ним наедине, — тихо произнесла Золотая Голубка на английском. — Я должна была прийти.

— Я лучше справлюсь со всем этим сама.

— Если я буду тебе нужна, просто позвони в колокольчик для чая. Я буду ждать здесь, в Бульваре.

Сердце у меня сжалось от страха — скоро я превращусь в холодный труп.

— В этом нет нужды, — сказала мать. — Лучше поужинай с остальными.

— По крайней мере, разреши мне послать к тебе служанку, чтобы она принесла чай.

— Да, это было бы неплохо. У меня пересохло горло.

Они ушли. Я глубоко вздохнула.

Было слышно, как пришла служанка, зазвенели чашки, прозвучали обычные вежливые слова. Я осторожно, дрожа от холода и волнения, выбралась из-под кровати, растерла руки, а потом взяла одеяло и завернулась в него. Когда зубы перестали выбивать дробь, я подошла к застекленным дверям и посмотрела в щель между портьерами.

По знакомым чертам я сразу поняла, что этот мужчина — мой отец: у нас были похожие глаза, форма рта и лица. На меня удушливой волной нахлынула обреченность, от которой замутило. Итак, я была наполовину китаянкой. Я всегда это знала, но цеплялась за неопределенность, предпочитая думать о лучшем. Вне этого дома я не буду принадлежать ни к одному миру. Меня охватило еще одно чувство: странный триумф от того, что я все-таки была права — мама всегда мне лгала. Мой отец существует. Мучивший меня вопрос получил ужасный ответ. Но почему мать его ненавидела так, что не хотела видеть все эти годы? Почему она предпочитала говорить, что он умер? Я ведь спрашивала у нее, любил ли он меня, и она говорила, что да. А сейчас она заявляет, что нет.

Мистер Лу положил ладонь на плечо матери, а она сбила ее резким ударом и закричала:

— Где он?! Скажи, а затем убирайся прочь!

Кто такой «он»?!

Мужчина попытался снова дотронуться до ее руки, но она дала ему пощечину, затем стала колотить руками по его плечам и разрыдалась. Он не отодвинулся, а просто стоял странно неподвижно, будто деревянный солдат, позволяя ей делать все, что она пожелает.

Теперь она казалась больше растерянной, чем злой, и это меня напугало: я никогда не видела ее такой. Чье местонахождение было для нее настолько важным?

Наконец она остановилась и сказала надломленным голосом:

— Где он? Что они сделали с моим сыном? Он умер?

Я прижала ладонь ко рту, чтобы заглушить вскрик. У нее был сын, и она любила его так сильно, что даже плакала о нем!

— Он жив и здоров, — мужчина помедлил, — И он ничего обо всем этом не знает.

— Он ничего не знает обо мне, — добавила мать ровным тоном.

Она прошла в другой конец комнаты и снова заплакала. Плечи ее тяжело вздрагивали. Он подошел к ней, но она жестом остановила его. Я никогда не видела, чтобы мама так долго плакала. Она рыдала так горько, будто только что пережила огромную потерю, хотя на самом деле она только что узнала, что никого не потеряла.

— Они отняли его у меня, — сказал он наконец. — Приказ отдал мой отец, и они не говорили мне, куда его увезли. Они спрятали его и сказали, что никогда не позволят мне его увидеть, если я сделаю хоть что-то, что навредит репутации отца. Как я мог отправиться к тебе? Ты бы стала бороться за него. Ты и раньше боролась, и они

знали, что ты продолжишь. С их точки зрения, ты совсем не уважала наши традиции. Ты не понимала их позицию, важность репутации. Я не мог даже ничего тебе сказать: одно только это действие привело бы к тому, что я никогда не увидел бы сына. Ты права, я был трусом. Я не боролся так, как боролась бы ты. И что еще хуже, я предал тебя и придумал оправдание для своих действий. Я сказал себе, что если подчинюсь их воле, у тебя вскоре появится возможность вернуть себе сына. Но я знал, что это неправда. Вместо этого я убил твое доверие и чистоту сердца, и меня это непрестанно мучило. Каждый день я просыпался с мыслью о том, что сделал с тобой. Я могу показать тебе свои дневники. Последние двенадцать лет каждый день я писал в самом начале одну и ту же фразу: «Чтобы спастись самому, я уничтожил другого, и таким образом уничтожил самого себя».