Хаос. Как беспорядок меняет нашу жизнь к лучшему - Тим Харфорд

С учетом того, что RadLab давили и обстоятельства эпохи, и конструктивные особенности здания, можно решить, что успехи команды Здания 20 были скоротечными — просто череда знаменательных дат в истории прикладной науки, и победы эти одержали вопреки, а не благодаря неуклюжей планировке и спешке в строительстве Здания 20. Официальные представители MIT согласились бы с вами. Как и было оговорено, началась подготовка к сносу уродливого, нефункционального и небезопасного здания. Радиовышки на крыше убрали, офисы в RadLab демонтировали. Здание 20 в короткие сроки следовало заменить на что-то более совершенное, чего уж там, ухоженное.

Затем снос отложили. По Закону о правах военнослужащих 1944 года ветеранам полагались субсидии на обучение в университетах. В MIT внезапно хлынул поток студентов, которым необходимо было пространство для обучения. Здание 20 было просторным и простаивало без дела. Поэтому временная постройка, спроектированная за вечер, вступила в свою финальную эпоху, которая длилась десятилетиями.

Это была та еще лебединая песня. Феноменальных успехов RadLab, плода военной экономики, можно было ожидать, только вот поток идей из Здании 20 и позже не иссяк. Там создали первые в мире коммерческие атомные часы, один из первых ускорителей элементарных частиц. Гарольд Эджертон сделал исторический снимок пули, проходящей сквозь яблоко, именно в Здании 20. Корпус стал пристанищем Клуба железнодорожно-технического моделирования MIT, колыбелью хакерской культуры — изобретенные там схемы взлома были талантливыми, инновационными и по сути хаотичными импровизациями, авторы которых хотели лишь похулиганить (хакеры 1950-х управляли моделями железных дорог, используя компоненты телефонной станции). В Здании 20 написали Spacewar — первую аркадную видеоигру. А в то же время в другом кабинете Джерри Леттвин работал над одной из наиболее влиятельных публикаций когнитивистики «Что глаз лягушки расскажет о мозге лягушки». В Здании 20 Ноам Хомский и Моррис Халле произвели революцию в лингвистике.

Именно там Лео Беранек построил одну из первых звукоизолирующих камер, комнату, которая поглощает звуковые волны. Композитор Джон Кейдж забрался туда и понял, что все равно слышит, как его кровь циркулирует по телу. Осознание того, что посторонние шумы никак нельзя устранить, вдохновило музыканта на создание «4,33», нашумевших 4,5 минут тишины.

Тем временем Беранек основал компанию Bolt, Beranek and Newman, которая от разработки компьютеров, обрабатывающих акустические данные, перешла к созданию первых интернет-сетей и изобретению электронной почты в том виде, в котором мы ее сегодня знаем. Лео Беранек был не единственным пионером науки об акустике из Здания 20: молодой инженер-электрик Амар Боуз, недовольный только что купленным компонентом аудиосистемы, поспешил в лабораторию, чтобы проверить, можно ли смастерить что-нибудь получше. Там он в корне изменил устройство динамика и основал Bose Corporation. DEC, Digital Equipment Corporation, главная движущая сила машинных вычислений до эпохи настольных компьютеров, стала другой значимой технологической компанией, зародившейся в Здании 20.

Всему этому сопутствовала хаотичная и беззаботная атмосфера — настолько всепроникающая, что склад в Здании 20 оккупировал бездомный ботаник, слонявшийся по коридорам корпуса в 1960-1970-е. MIT попытался выселить его и проиграл дело в суде. Думаете, это миф? Но Джерри Леттвин и Моррис Халле подтвердили, что ботаника не выдумали. «Он отказался от работы в Филдовском музее естественной истории в Чикаго, чтобы остаться призраком Здания 20», — рассказывал Леттвин в интервью Boston Globe.

Здание 20 было уродливым и неудобным, но обитатели его любили. Президент MIT 1970-х Джером Визнер описывал его как «лучшее здание университета», а Джерри Леттвин говорил, что у корпуса был «особый дух — дух, вдохновлявший творческую деятельность и рождение новых идей». Затем он добавил, что это была «колыбель института». «Пусть и хаотичная, но, Боже мой, сколько в ней всего зародилось!»

Вопрос: почему?

Когда люди прославляют Здание 20, они зачастую указывают на то, чем восхищался сам Стив Джобс: свойство сталкивать случайных людей. Таким же хаотичным там было и все остальное — например, непонятная система нумерации офисов. Так, если вы хотели найти отдел военно-морских исследований — потомка RadLab, — то вам нужно было проследовать в комнату 20E-226. Но где ее искать? С цифрой 20 все понятно — она указывала на Здание 20. «Е» обозначала крыло Е, которое было зажато между крылом А с одной стороны и крылом D — с другой. Крыло C располагалось дальше. Крыло В было основой, соединявшей все остальные крылья вместе (по логике, B нужно было бы заменить на А, А — на В, Е — на С, а С — на Е). 226 означало комнату 26 не на втором (американском) этаже, а на третьем. Здание 20 было одним из редких сооружений в Америке, где по собственной инициативе приняли британскую систему нумерации этажей.

Благодаря такому до абсурдного неэффективному способу организации отделов сотрудники постоянно терялись и попадали туда, куда заходить не собирались. Более того, поскольку Здание 20 было малоэтажным и широким, случайные встречи происходили не в лифтах, где чаще всего можно услышать бессодержательную болтовню, а в длинных коридорах, располагающих к полноценным беседам.

Немаловажно и то пестрое сочетание исследователей, между которыми могли завязаться такие разговоры. В начале 1950-х Здание 20 включало не только отделы, которые были пережитками военных времен, — ядерной науки, управления полетами, «Отделение программ управляемых ракет», но также лаборатории по изучению пластмасс, клеевых веществ, акустики, электроники и даже аванпост факультета архитектуры — мастерскую светотехники. В течение последующих 10 лет к ним прибавилась группа обработки данных MIT, а также лаборатория по исследованию льда, MIT Press и студенты-хакеры из Клуба железнодорожно-технического моделирования.

В этой смеси можно было найти мастерские ученых-ядерщиков и лабораторию исследования электроники, фотолаборатории, материаловедческую лабораторию и испытателей автомобилей на солнечных батареях, которые использовали коридоры здания как проезжую часть и парковки. Здание 20 даже стало пристанищем мастерской по ремонту фортепиано (о ней предупреждала табличка «территория без компьютеров») и отделения Подготовки резервного офицерского корпуса, располагавшегося рядом с кабинетом антиноменклатурного лингвиста Ноама Хомского.

Благодаря такой беспрецедентной хаотичности стали возможны взаимодействия между исследователями-новаторами, которые и привели к столь невероятным результатам. Кто бы мог подумать, что работа инженеров-электриков в клубе железнодорожного моделирования станет толчком к появлению хакерской культуры и видеоигр? Или что сотрудничество отделов радиоэлектроники, музыки и акустической лаборатории приведет к рождению таких инноваторов, как Bose Corporation и Bolt, Beranek and Newman?

Никто не мог предположить ничего подобного, да никто и не пытался. Кавардак в Здании 20 царил благодаря общей безнадзорности. Где MIT разместил отделы по дисциплинам, которые никуда не вписывались, исследователей без привилегий, недофинансированные проекты, студентов-любителей, словом, все, что по какой-то причине не казалось значимым? В самую захолустную дыру, которую только можно было отыскать. Если бы Здание 20 не стало сосредоточением хаоса, тех странных уз сотрудничества никогда бы не возникло.