Неземная девочка - Ирина Лобановская

— Ха! Ни слова в простоте не скажет! — юродствовал Борька. — Или вы так боитесь этого слова «Бог»? А впрочем, вам ли его не бояться… Не можете произнести Его имя всуе? А ведь именно Его одного и нужно благодарить за все! И бояться тоже.

За Борисом уже давно установилась прочная слава парня опасного, дерзкого, языкастого, способного на любую неожиданную выходку. Зато незаурядного.

Мальчишки дружно заржали. Надежда Сергеевна, с растекающимися по всему лицу багровыми пятнами, вихрем вылетела из класса.

— Да что с тобой?! — крикнула Нина Борису. — Что ты как с цепи сорвался?! Хочешь всеми силами утвердить свое лидерство?! Чтобы всегда только твое слово было последним?! Ты бы попридержал характер!

Марьяшка хихикнула. Маргаритка пугливо заморгала и потупила глазки. Борька взялся задумчиво переплетать Нинину косу.

— Ишь ты подишь ты… — прошептал он. — Ты у нас, Шурупыч, по жизни такой человек: никогда ничего не знаешь… И вечно всех идеализируешь. Хорошо это или плохо?

Тотчас за его философским вопросом зазвенел звонок.

Для поминок Борькины приятели сняли маленькое, уютное кафе вдали от центра. Родители устраивать ничего не хотели — сил на это не осталось, но брат и сестра поехали вместе со всеми.

«Почему нет Алексея Демьяновича? — думала Нина, раскуривая очередную сигарету. — Я так хотела его видеть… И Надежда Сергеевна не приехала. Видно, не смогла».

С той памятной встречи на лестнице, когда второклассница Нина впервые увидела старшего Акселевича, она вдруг осознала, какого бы отца ей хотелось иметь. Вот такого… Как у Борьки…

После развода Нинин отец больше не появлялся, о дочери не спрашивал и не заговаривал, алименты переводил по почте. Он попросил Тамару не подавать на исполнительный лист — в Госплане неудобно, перед сослуживцами неловко.

— Нет, ну ты ведь веришь мне, Тома? — спросил он. — Я буду платить на ребенка.

Тамара грустно кивнула. На ребенка… Даже пола у бедной Нинки словно нет. Почему не на дочь?

Нина быстро забыла отца с его трениками, мохнатыми жесткими бровями и губами-ниточками. Она вообще вздохнула с облегчением, когда отец навсегда исчез из ее жизни.

Шурупов деньги переводил исправно, но вот хватало их на самую малость. Хорошо еще, что Юлия Ивановна получала пенсию, а потом ей дали льготы, как малолетней узнице фашизма. И все равно приходилось четверым женщинам очень нелегко.

Бабушкина старая пишущая машинка стала тарахтеть все чаще. Приходили солидные, очень деликатные, расшаркивающиеся на каждому шагу ученые мужи, которых Нина очень стеснялась, приносили на перепечатку диссертации и статьи.

Один доктор наук ходил всегда с обычным туристическим рюкзаком за спиной, второй почти всю зиму бегал в коротком обтрепанном плащике, третий почтительно говорил «вы» не только Нине, но и маленькой Женьке, чем страшно смущал ее.

— Чудаковатые, — с великим уважением говорила мать.

И Нине в этом определении мерещилось что-то от чуда. И хотелось самой хотя бы немного походить на них.

Зимними вечерами, выстирав свои единственные теплые колготки, Нина тщательно обматывала ими полотенцесушитель, чтобы они успели высохнуть к утру, а потом стирала вещички сестренки. Весной и летом становилось проще — белье развешивали на балконе.

В старших классах, когда уже и Женька пошла в школу, Нина стала замечать, как бедно, почти нищенски одета мать, и начала, к своему ужасу, даже стыдиться ее. Особенно в школе, куда мать часто наведывалась узнать про дочку и племянницу.

— Мама, — несмело говорила Нина, — ты купи себе что-нибудь… Пальто новое…

— Куплю, — рассеянно улыбалась мать. И донашивала старое.

Правда, любимая Надежда Сергеевна тоже вечно ходила в каких-то обносках, насчет ее отрепьев постоянно злобно проезжались мальчишки, и Нина кое-как, неохотно примирилась с нищенски-убогими одеяниями двух своих любимых женщин.

Женька тоже училась теперь у Надежды Сергеевны, но почему-то таких восторгов по поводу учительницы, как старшая сестра, не выражала. И на Нинины вопросы отвечала пространно и обтекаемо:

— Да ничего… Рассказывает хорошо. Только слюной иногда брызжет. — И сестра иронически-брезгливо кривилась. — А еще она на днях сказала, что нужны цветы для оформления класса и можно приносить из дома цветы в горшках. Но заявила: «Только учтите, мне не нужны ни кактусы, ни маргаритки!» Почему именно они ей не нужны — не объяснила, хотя сказано было очень резко. Наверное, считает, что цветы такого рода — кактусы, маргаритки — дешевка. И формулировка ничего себе — «мне не нужны!». Кому вообще-то цветы приносятся — ей или все-таки классу?

— Я дам тебе красивый цветок, — сказала расстроенная Нина и дернула себя за косу.

Потом Надежда Сергеевна совершенно уронила себя в глазах Женьки и всего ее дерзкого класса, написав ей в дневник пару замечаний. Женька со смешками охотно демонстрировала всем желающим эти «шедевры», как она их называла.

Первый: «Участвовала в срыве урока». И второй: «По-хамски ведет себя на уроке русского языка».

— И это учитель-словесник! — издевалась Женька. — Вдумалась бы — фраза-то безграмотная! Правильно либо «по-хамски вела себя на уроке русского языка», либо — «по-хамски ведет себя на уроках русского языка». А так получается смешение времен!

«Умная пошла молодежь, языкастая!» — вздыхала про себя Нина.

Женька явно относилась к Надежде Сергеевне иначе, чем старшая сестра.

И вообще Женя ждала от школы гораздо большего, чем та могла ей дать. Даже в мелочах. Когда она шла в первый класс, то всерьез думала, что в школе, как в театре или кино, три звонка. Но сестра ее разочаровала, объяснив:

— Ну что ты! Откуда там три звонка? Всего один, а если ты не успела — то опоздала!

Наслушавшись восторженных речей Надежды о Пушкине, Женька сочинила письмо в редакцию журнала, ведущего переписку с читателями. Нина безуспешно убеждала сестру, что теперь редакции на письма читателей не отвечают, но упрямая Женька задала все-таки умиляющий детской непосредственностью вопрос: «Скажите, а кто выше — Пушкин или Высоцкий?» И ей даже ответили дяди из журнала. Да еще как! Они написали коротко и со вкусом: «Оба важные!»

Борька обхохотался.

Женька тотчас с торжеством доложила об этом ответе Надежде Сергеевне — вот вам ваш драгоценный Пушкин, съели?! И та не нашла возражений, хотя ей явно хотелось поспорить.

Как-то Надежда попросила на уроке:

— Назовите мне абсолютно положительного героя! Не сложного, не меняющегося, а изначально и до конца положительного! Вот в русской литературе, во всей — ну кто от и до совершенно положительный?

Воцарилось глубокое молчание. А потом Женька выпалила:

— Дед Мазай!