Неземная девочка - Ирина Лобановская

— Борис, какая гадость! — поморщилась Надежда Сергеевна и погладила Нину по голове. — Отпусти его, неземная ты девочка…

Так и повелось.

Насчет слова Нина выяснила все позже. Точнее, ее моментально просветила все та же ушлая и пронырливая Марьяшка. Со временем история с буквой почти забылась, а прозвище осталось.

— Ты мата не знаешь! — хохотал Борька.

Увидев на заборе английское слово fuck, Нина тоже очень удивилась:

— Что это за «фук»?

Шагающий рядом Борис опять расхохотался:

— Неотесанная!

— У вас изумительная дочка! — говорила учительница Тамаре Дмитриевне и вздыхала. Своих детей у нее все еще не было.

Борька продолжал на уроках задумчиво переплетать Нинины косы.

— Борис! — сердилась Надежда Сергеевна.

— Пардон… — отрешенно отзывался он, целиком погруженный в свое занятие.

На литературе в старших классах Борис начал все чаще и чаще устраивать небольшие провокации. Нина удивлялась.

Как-то Надежда Сергеевна, обожавшая Пушкина, сказала, что ориентироваться надо на золотой век русской поэзии — вот тогда никто ляпов и ошибок в версификации не допускал, все было строго выверено. Вершина, классика!

— Но тогда писал не только Пушкин, но и, скажем, Барков, — лениво заметил Борька.

— Ну да… И что же из этого? — тотчас нахмурилась Надежда. — Барков — непрограммный материал!

— Боб, расскажи о не программе! — тотчас влез Ленька.

Борис ухмыльнулся:

— К столу не выйти? Я лучше с места. Ну да, непрограммный Барков… Ха! Отметим: у него есть неточности в рифме? Нет! Да, писал он матерщиной и про вещи соответствующие, но при этом хоть раз ошибся по части ритма и рифмы? Ни разу! Вот тебе и вот… Значит, в точности подходит и соответствует вашему определению золотого века русской поэзии. И вы, как литератор, должны были ответить нам, а не шугаться от ужаса в кусты!

Нина усиленно задергала Бориса за рукав. Надежда Сергеевна стояла вся красная и кусала губы.

В другой раз она предложила классу подготовить обозрения по литературным журналам.

— Выберите каждый что хочет: «Новый мир», «Юность», «Наш современник», «Октябрь»…

— А можно «Колобок»? — спросил Борис. Естественно, поднялся хохот. Нина вновь сердито потянула Борьку за рукав.

— Надежда Сергеевна, а пусть Борис возьмет что хочет! Ну, к примеру, тот же «Колобок», «Мурзилку» и «Веселые картинки», и подготовит обозрение «Современные журналы для детей»!

— Опять ты со своими шурупами… — проворчал Борис.

Ему нравилось всячески дразнить и раздражать учительницу. Он стал упорно заявляться в класс в куртке, а Надежда Сергеевна его каждый раз за это ругала. В ответ он тотчас послушно сбрасывал куртку. И опять на следующий день являлся в ней.

Когда он в очередной раз вызывающе вплыл в класс в верхней одежде, Надежда озверела:

— Борис, сколько можно повторять одно и то же! Ты опять в куртке!

Он встал у дверей класса и начал молча деловито снимать куртку.

— Ну вот, так постоянно! И мы все изо дня в день любуемся, как Акселевич раздевается! Прямо-таки стриптиз в классе!

Борис хмыкнул.

— Стриптиз? А музыки нет! — Он подмигнул приятелям.

И те сразу, охотно и дружно, загудели, замурлыкали, запели свадебный марш Мендельсона. Марианна злобно захохотала, Маргаритка потупила глазки, неподвижная Дуся смотрела в упор. Нина ничего не поняла. Но Надежда Сергеевна почему-то залилась отчаянным румянцем и стала не в меру злобной…

Первая неясность в отношениях с любимой учительницей у Нины возникла в девятом классе, когда проходили лирику Лермонтова.

Нина прочитала стихотворение «Благодарность» и задумалась.

За все, за все тебя благодарю я:

За тайные мучения страстей,

За горечь слез, отраву поцелуя,

За месть врагов и клевету друзей,

За жар души, растраченный в пустыне,

За все, чем я обманут в жизни был…

Устрой лишь так, чтобы тебя отныне

Недолго я еще благодарил.

— А кому посвящено стихотворение? — спросила она на уроке. — Кого поэт благодарит?

Надежда Сергеевна чуточку смутилась:

— А как ты сама думаешь?

— Ну… Любимой женщине, наверное, — пробормотала Нина.

— Вот тебе и вот! — хмыкнул Борька и потянулся к ее косам. — Неотесанная!

— Отстань! — отмахнулась Нина. — После девятилетки в парикмахерский техникум пойдешь?

— Тебя не спрошу! — огрызнулся Борис и испытующе, иезуитски уставился на литераторшу. — Так как же, Надежда Сергеевна? Вопрос можно? Насчет посвящения? А то ведь Нинка не отстанет от вас со своими шурупами…

Нина смутно давно чувствовала, что Акселевич пережил в себе, переварил раннее чувство благоговения и признательности к первой учительнице. Оно у него растворилось, бесследно растаяло по каким-то причинам, неизвестным Нине, но весомым, серьезным. Это она тоже чувствовала. Точно так же начали посмеиваться над Надеждой Сергеевной вслед за Борисом Филипп, Ленька и Олег. А Марьяшка, так та в открытую заявляла:

— У меня эта пафосность и выспренность Надеждиных речей прямо вот здесь сидит! А все потому, что ложь нельзя сказать просто: она всегда требует громких слов. — И Марианна выразительно упирала палец в свои ребра справа, очевидно намекая на печень.

Дети выросли, стали другими, перестали реагировать на эмоциональность, вдохновение и фривольности. Они их больше не подкупали. Детям хотелось чего-то иного, но четко сформулировать и выразить свои желания они пока не умели.

Только Нина никакого внимания на изменения не обращала. Она по-прежнему любила свою учительницу.

Однако от ее вопроса Надежда Сергеевна явно замялась и ответила довольно неохотно:

— К женщине это как-то не подходит… Тебе не кажется?

— Не знаю… Ну да, наверное… А к кому подходит?

Мальчишки наблюдали за Надеждой Сергеевной откровенно насмешливо.

— Видишь ли… — мялась та. — Это благодарность жизни…

— Жизни? — удивилась Нина. — За обманы и предательство? Я не понимаю…

— И не поймешь никогда после таких объяснений! Даже не волновайся! Врать плохо, а плохо врать — ишшо хуже! — издевательски произнес Борька. — Что вы все крутитесь вокруг да около, Надежда Сергеевна? Скажите хоть один раз в жизни правду!

— Акселевич! — в гневе крикнула покрасневшая учительница и ударила ладонью о стол.

— Борис! — умоляюще прошептала Нина и, волнуясь, больно дернула себя за косу. — Перестань! Замолчи! Не надо!