Невольница: его проклятие - Лика Семенова

Это товар, предмет, имущество. И меня это полностью устраивало.

Но, отец никогда не говорил, что может быть иначе. Что бывает иначе. Думаю, он сам не знал об этом. Теперь же я просто не понимаю, что делать.

Глава 22

Я привычно сидела на полу у окна, поджав колени, и смотрела с высоты второго этажа в сад, где дети рабов запускали в небо какой-то голубой полупрозрачный шар на длинной веревке. То отпускали, он стремительно рвался ввысь, потом пружинил, когда веревка натягивалась до предела, то тянули назад. Странная игра, в которой, на мой взгляд, было мало смысла. Шар просто взлетал и просто возвращался. И они радовались этой ерунде, сверкая улыбками.

Я все еще не верила, что де Во отпустил меня. Почему? Наконец, надоела? Я вновь взглянула в окно: шар поднялся ввысь и маячил над кронами бондисанов. Я совсем как этот бесполезный шар, привязана толстой ниткой. Сейчас нитку ослабили, чтобы создать иллюзию отрыва и полета. Позже вновь натянут, опуская до самой земли. Бессмысленное действие, понятное только тому, в чьих руках веревка.

Де Во упорно утверждал, что не имел к порке никакого отношения. Верила ли я — едва ли, хоть и почему-то хотела. Я поймала себя на этой тайной странной мысли, которая скорее вредила, смущала. Дрянная мысль, сродни затаенной надежде. Больше не хочу. Он хозяин этого дома. Но все же, он был достаточно последовательным: и тогда, когда я лежала в подвале, и теперь. К чему бы такая долгоиграющая комедия? Скорее, такие выступления в духе его отвратительного брата.

— Ну… Что ты сделала, прелесть моя?

Он, как чудовище из детской сказки, которую часто рассказывала мама, появлялся, едва о нем помянешь даже в мыслях. Осталось лишь проверить, сколько у него сердец и сколько жизней. Я бы — с большим удовольствием. И безумно бы расстроилась, если бы он вдруг восстал, как и полагается чудовищу.

Я еще сильнее поджала колени, подоткнула подол платья, чтобы не мерзли ступни:

— Ничего.

Полукровка тоже встал у окна и, скрестив руки на груди, смотрел на играющих детей:

— Знаешь, что будет с этим шаром, если он вырвется в небо?

Я пожала плечами и промолчала. Едва ли этот вопрос прозвучал просто так.

— Он лопнет.

Я молчала. Какое мне дело до лопнувшего шара. Кажется, это знает каждый ребенок.

— Это смерть. А ему кажется, что это свобода. Ведь ты об этом думаешь?

Проклятый выродок. Испоганил даже мысли.

— Почему он отослал тебя?

— Я не могу дать вам ответы, которых у меня нет.

— А знаешь, что будет, когда ты станешь не нужна в этом доме? Никому не нужна?

Я пожала плечами:

— Может, я стану свободной?

Полукровка усмехнулся:

— Что это: наивность или глупость?

— Разве в ваших глазах это не одно и то же?

Ларисс повернулся ко мне и опустился рядом, заглядывая в лицо:

— Неужели у тебя хорошее настроение?

— Пришли вы, и сейчас оно безнадежно испортится.

Он расхохотался, сверкая зубами:

— Я скучал.

— Так что будет, когда я стану не нужна в этом доме?

Он поднял руку и многозначительно соединил большой и указательный палец, будто раздавил мелкую букашку. Я уже как-то замечала за ним этот жест.

— Смерть.

Я отвернулась к окну:

— Я не услышала ничего нового.

— Это не пустая угроза, прелесть моя. И не моя. За пределами этого дома тобой сразу займется Совет Высоких домов. Над тобой императорский приговор.

— Я ничего не сделала.

Полукровка с сожалением кивнул:

— Правосудие порой безжалостно. Но безжалостно справедливо.

— Откуда мне знать, что это не очередная ваша ложь? Вы состоите из лжи, господин управляющий.

Он казался озадаченным, и даже растерянным, пожал плечами:

— Потому что это не моя ложь.

Да, я что-то слышала тогда от де Во, но не придала этим словам особого значения. Тогда они были не важны. Важны ли сейчас? И как понять, что это, действительно, правда?

Полукровка усмехнулся:

— Нет, ты не веришь…

— Ни единому слову.

Он повел бровями:

— Зря. Мы сделали так, чтобы тебя считали мертвой, но старики не слишком спешат с этим соглашаться, особенно герцог Тенал — что более чем понятно. Совет все еще дает за тебя вознаграждение. Сто тысяч геллеров, между прочим. Это стоимость половины этого дома. В городе все еще развешаны твои голограммы.

Я опустила голову: не похоже, чтобы это было враньем. О вознаграждении и голограммах я слышала и от Добровольца, и от Гектора. Доброволец был в сговоре, пусть. Но Гектор не стал бы врать. Выходит, и полукровка не врет.

— Так что, тебе не спрятаться, прелесть моя. Негде. За оградой тебе не сделать и пары шагов.

— Значит, такова судьба.

Меня эти доводы, и вправду, не слишком взволновали. Кажется, теперь меня способно напугать лишь обещание повторной порки. И полукровка ни в коем случае не должен об этом знать.

Он поднялся, сцепил руки на груди и навис черной тенью:

— Ложь. Все боятся смерти, что бы ты мне здесь сейчас не изображала. Просто в данный момент она не дышит тебе в затылок. А чувствуя это дыхание, меняются даже самые упрямые, самые безнадежные фаталисты. В них вдруг просыпается неуемная жажда жизни.

— Вы пришли сюда пофилософствовать о смерти?

Он криво усмехнулся:

— О смерти я могу пофилософствовать и без тебя. Магия философии далеко не всегда требует зрителей, достаточно беседовать со своим внутренним миром.

Мне стало смешно:

— Кого вы обманываете, господин управляющий? Вы, как великий лицедей, зачахните без зрителей. Вам нужно бесконечно примеряться, что вы умнее других. Чтобы не разувериться в этом.

Он переменился в лице:

— Я пришел сюда сказать, что если ты не пожелаешь договариваться, я сам выдам тебя Совету Высоких домов. Без малейшего сожаления. Всякому терпению приходит конец.

Глава 23

Я никогда не был поборником нарядов, но от черного уже устал. Еще месяц двор будет похож на унылую похоронную процессию. Черный особенно мертвит лица стариков, которые становятся лишь пергаментнее и старше, будто сами одной ногой в могиле. Черный умудряется даже задушить вечную красноту жирной блестящей рожи Октуса и его толстобрюхого сына. Меня он тоже уже душит.

Я мельком вгляделся в свое отражение — нечего рассматривать, уже два бесконечных месяца я видел в зеркале одно и то же — черное пятно, и грезил, наконец, увидеть красное.

Я почти жил в императорском дворце, который стал склепом, был неотступной тенью Пирама. И за это меня все ненавидели. Кто-то тайно, а кто-то