Профессия: репортерка. «Десять дней в сумасшедшем доме» и другие статьи основоположницы расследовательской журналистики - Нелли Блай

Санитарки вернулись в комнату, и мисс Грэди заметила, что «утихомирила старую дуру на время». Я рассказала некоторым докторам об этом происшествии, но они не обратили на мои слова никакого внимания.

Одной из обитательниц коридора 6 была Матильда, маленькая старушка-немка, кажется, сошедшая с ума после разорения. Она была миниатюрная, с милым розовым лицом. Особенных хлопот она не доставляла, разве по временам. У нее бывали приступы, когда она говорила в радиаторы парового отопления или взбиралась на стул и говорила в окно. В своих речах она поносила адвокатов, лишивших ее имущества. Санитаркам, очевидно, казалось невероятно забавным дразнить безобидную старушку. Однажды, сидя подле мисс Грэди и мисс Груп, я услышала, как они подговаривают ее обозвать мисс Маккартен совершенно гнусными словами. Подучив ее этим мерзостям, они отправили ее к другой сиделке, но Матильда доказала, что даже в нынешнем своем состоянии смыслит больше, чем они.

– Не могу вам сказать, это личное, – все, что она ответила. Я увидела, как мисс Грэди, притворившись, что шепчет ей на ухо, плюнула туда. Матильда спокойно вытерла ухо и ничего не сказала.

К этому времени я познакомилась с большинством из сорока пяти женщин, содержавшихся в коридоре 6. Позвольте представить вам некоторых из них. Луиза, хорошенькая немецкая девушка, страдавшая от жара, о которой я рассказывала выше, пребывала в бредовой уверенности, что духи ее покойных родителей не оставляют ее.

– Меня много били мисс Грэди и ее помощницы, – сказала она, – и я не могу есть ужасную пищу, которую нам дают. Меня не должны заставлять коченеть за то, что я хочу подходящую одежду. О, я молюсь по ночам, чтобы папочка и мамочка забрали меня к себе. Однажды ночью в Бельвью пришел доктор Филд, я была в постели, я была так изнурена обследованиями. Наконец я сказала: «Я устала, я не буду больше разговаривать». – «Так не будешь? – сказал он гневно. – Посмотрим, не смогу ли я тебя заставить». Тут он положил свою клюку, взгромоздился на кровать и очень больно стал щипать меня за бока. Я подскочила и сказала: «Что вы делаете?» – «Я хочу научить тебя слушаться, когда я с тобой говорю», – ответил он. Ах, если бы только мне умереть и уйти к папочке!

Когда я уезжала, она была в жару и прикована к постели: может статься, что к тому времени, когда я пишу эти строки, ее желание сбылось.

В коридоре 6 содержится, или содержалась во время моего там пребывания, одна француженка, по моему твердому убеждению, совершенно в здравом уме. Я виделась и разговаривала с ней каждый день, за вычетом трех последних, и не смогла заметить ни малейшего бреда или мании. Ее имя Жозефин Депро (если я правильно записала), ее муж и все ее друзья остались во Франции. Жозефин остро переживает свое положение. Губы ее дрожат, она разразилась слезами, говоря о своем беспомощном состоянии. Я спросила:

– Как вы здесь оказались?

– Как-то утром, пытаясь спуститься к завтраку, я сделалась ужасно больна, и женщина из того дома вызвала двух полицейских, которые отвели меня в участок. Я не могла понять их разбирательство, и они не обращали внимания на то, что я говорю. Здешние порядки мне в новинку, и не успела я понять, что происходит, как была помещена в эту лечебницу под видом сумасшедшей. Когда я только сюда попала, я плакала, не надеясь на освобождение, и мисс Грэди с помощницами душили меня, пока не повредили мне горло, которое болит с тех самых пор.

Хорошенькая молодая еврейская женщина так плохо говорила по-английски, что я не смогла разузнать ее историю, за вычетом того, что рассказали мне санитарки. Они сказали, что ее зовут Сара Фишбаум и что муж отправил ее в лечебницу, потому что она питала слабость к другим мужчинам. Позвольте рассказать вам, как санитарки пытались ее лечить, принимая во внимание, что Сара помешалась, причем на почве мужчин. Они подзывали ее и говорили:

– Сара, тебе ведь хочется хорошенького молодого человека?

– О да, молодой человек – хорошо, – отвечала Сара на своем ломаном английском.

– Ну, Сара, хочешь, мы замолвим за тебя словечко перед кем-нибудь из докторов? Тебе ведь нравится кто-то из докторов?

Потом они расспрашивали ее, кого из докторов она предпочитает, советовали ей заигрывать с ним, когда он появляется в коридоре, и так далее.

Я несколько дней наблюдала одну светлокожую женщину и разговаривала с ней, недоумевая, почему ее сюда отправили, – она была такой здравомыслящей.

– Почему вы здесь оказались? – спросила я ее однажды после продолжительной беседы.

Она ответила:

– Я была больна.

– Вы были больны рассудком? – спросила я.

– О нет, с чего это вы взяли? Я слишком тяжело работала и надорвалась. У меня в семье нелады, ни гроша за душой, идти было некуда, так что я обратилась к комиссарам, чтобы они определили меня в богадельню, пока я не смогу вернуться на работу.

– Но бедняков не отправляют сюда, если они в здравом уме, – сказала я. – Разве вы не знаете, что сюда отправляют только сумасшедших или тех, кого считают сумасшедшими?

– Когда я сюда попала, я узнала, что большинство этих женщин сумасшедшие, но потом я им поверила, когда мне сказали, что в это место ссылают всех бедняков, которые обращаются за помощью, как я.

– Как с вами обращались? – спросила я.

– Что ж, до сих пор я избегала побоев, хотя мне тошно было все время их видеть, а еще чаще о них слышать. Когда меня привезли, меня повели в ванную, а та самая болезнь, от которой мне нужно было лечение, которой я хворала, требовала, чтобы я не принимала ванну. Но они меня заставили, и после этого на несколько недель моя хворь стала сильно хуже.

Некая миссис Маккартни, жена портного, кажется совершенно разумной, за ней не водится никаких причуд. Мэри Хьюз и миссис Луиза Шанц не обнаружили никаких явных признаков помешательства.

Однажды прибыли две новые пациентки. Одна из них, Кэрри Гласс, была слабоумной, другой была милая немецкая девушка – довольно молодая с виду, и когда она вошла, все пациентки стали говорить, как мило она выглядит и какой здоровой кажется. Ее звали Маргарет. Она сказала мне, что работала поварихой и была чрезвычайно чистоплотной. Как-то раз, стоило ей отскрести кухонный пол, горничные спустились в кухню и умышленно его испачкали. В приступе гнева она стала с ними браниться; вызвали полицейского и отправили ее в лечебницу.

– Как они могут говорить, что я умалишенная, просто потому, что я позволила себе вспылить? – жаловалась она. – Других не запирают как сумасшедших, когда они сердятся. Полагаю, мне остается только помалкивать, чтобы избежать побоев, которые достаются другим, как я вижу. Никто обо мне слова дурного не скажет. Я делаю все, что мне говорят, выполняю любую работу, какую поручают. Я во всем послушна и делаю все, чтобы доказать им, что я в своем уме.

Однажды привезли умалишенную. Она шумела, и мисс Грэди поколотила ее и поставила ей синяк под глазом. Когда доктора его заметили и спросили, в таком ли виде она прибыла в лечебницу, санитарки сказали, что так и было.