Счастливы по-своему - Татьяна Труфанова

Выйдя в сени, Степа на всякий случай приостановился и глянул через квадратики стекла наружу: соседка ли это?

За сизым забором, достававшим ему до середины груди, лениво прогуливался отец. Он с иронией оглядывал Гороховую улицу, задирая нос так, будто был Сальвадором Дали, посещающим хохломских ложкарей.

Отец повернул голову, и Степа мгновенно присел. Спрятался. И еще нагнулся, чтоб голова уж точно была ниже окон.

«Тр-р-рень!» — задребезжал снова звонок.

Степа затаился.

— Да видел я тебя! Я знаю, ты дома! — крикнул отец с улицы.

«Трень!» — подтвердил звонок. Пришлось вылезать.

Степа нехотя выбрался наружу, думая: почему он все время так вляпывается при отце? Почему при нем он выходит полным идиотом?

Он остановился перед калиткой, положил руку на железный запор, но рука не хотела открывать. Вот он стоит, родитель, десять лет не заезжавший в Домск… Некогда было. Все дела, заботы: то миллионами ворочать надо, то на яхте паруса переставлять, то девушек обихаживать. И так далее. Угу. Так давай! Живи дальше своей удивительной жизнью, сюда-то зачем? Звездить, понятно. Сиять. Гулять в белом фраке на фоне унылых недотыкомок, ага.

Лет восемь назад, вскоре после окончания университета, Степа последний раз видел отца — приехав в Москву, позвонил ему, но лишь по настоянию бабушки Майи. Два часа концентрированной неловкости, вечер, при одном воспоминании о котором Степа втягивал голову в плечи и прикрывал глаза. Ресторан в высотке со звездчатой панорамой ночной столицы, посетители с невидимыми, но ощутимыми ярлыками «большие деньги»… То, как снисходительно на Степу смотрел даже официант… «Стоящее вино, — отпивает из бокала отец. — Ты попробуй. Пользуйся моментом, а то когда еще. С твоей-то зарплатой». И вино на языке превращается в уксус. Потом отец учит его есть лобстера… Розовая клешня выворачивается из-под вилки и летит в бритый затылок соседа… Охо-хо.

Степа, набычившись, смотрел через забор на отца.

— Отсидеться хотел? Ну и ну. Третий класс, штаны на лямках.

— А ты, никак, пришел извиняться? — глухо сказал Степа. — Ну и ну. Отец пришел извиняться.

На миг Богдан уменьшился в размерах. На его лице задрожала жалкая улыбка, но он тут же совладал с собой и оскорбленно вытаращился:

— Я?! За что?

— За все хорошее.

Степа указал пальцем на свою губу. Отец сделал удивленное лицо.

— Ага. Да. Это ты мне губу затылком разбил.

— Интересно девки пляшут! — воскликнул отец. — А я и не помню. До чего довели меня!

Степа хмыкнул. И вдруг его осенило: он не обязан терпеть отца! Не обязан! К черту! Сколько раз он мечтал обрубить эти фальшивые узы, в которых нет уже никакого родства, только стухшая вежливость! Но его что-то держало — сам он не понимал что: почтение, вдолбленное в самом детстве, или просто тугодумие? Так вот же — причина, вот тебе топор в руки, бери — руби!

— Мне губу разбил — пусть, — начал Степа. — Но ты обидел Юлю! Юлю! Ты напился! В хлам, да! Ты пьяным полез к ребенку! Ты напугал Ясю! — Он старался раскрутить в себе спираль гнева, но пока что получалось только орать громче.

— Спокойно. — Отец нахмурился и отступил на шаг. — Во-первых, потише, я не глухой. Во-вторых, сын твой спал, я и носа его не увидел.

— Ага, ага, спал! Пока ты не начал буянить.

— Степан! Хватит уже через забор лаяться. Открывай.

Отец стоял, уперев руки в бока и широко расставив ноги, и смотрел на Степу с таким ироничным укором, будто Степа был карапузом, тренирующим слово «неть!». В лучах его взгляда Степины претензии мельчали и маршировали прочь на подгибающихся ногах. Ясю разбудил упавший чайник — так у любого упасть может. А что напился отец… но сейчас-то он трезвый! Отчего не пустить?

— И Ясю ты разбудил, и вообще прямо… — повторил Степа. Отец фыркнул. — Почему я должен?.. Идиотизм какой-то. Да еще губу мне разбил, угу.

На соседской груше, трепетавшей майскими листьями и облетающими цветами, хрипло закаркала ворона. Мимо по улице прошла квадратная тетка в красном платье, эдакий красный куб на кегельных ногах, и с любопытством покосилась на двоих, разговаривавших через забор.

— Степан Богданыч, вы ломаетесь, как девица. А я всего лишь хочу взглянуть на внука и наследника. — Отец сделал паузу, но не дождался никакой реакции. — Вот балбе-ес. Уперся рогом, да? Дурачок.

Степе аж кровь в глаза бросилась. Сам себя он мог иногда называть дураком — а кто себя так ни разу не называл? Но если вдруг дураком (тормозом, балбесом, кретином и далее) его называли другие — например, в пылу дорожной склоки — у него мигом вылетали пробки. Никакие прочие оскорбления, сколь бы грязными они ни были, на него так не действовали.

— Баста! — рубанул воздух рукой Степа. — Все!

Он развернулся и зашагал по траве к дому.

— Даже чаю не предложишь? — кинул ему вслед Богдан.

— Хватит с меня! — рявкнул Степа вне себя от гнева. — Ты! Тебе зачем сын-дурак? А мне ты даром не нужен!

— Ух! Темперамент! — театрально вздрогнул Богдан. — Не плюй в колодец, горячий ты мой, там золотишко лежит.

Степа вбежал в сени и через секунду вылетел оттуда с алым кабриолетом, вчерашним подарком отца, в руках. Он метнул машинку через забор и крикнул:

— Вот! Катись! Катись в свою Москву! А в этот дом дорогу забудь!

— Что я делаю? Пеленки глажу, — голубиным голоском лепетала Юлька. — Да, с двух сторон. Да, чтоб ни микроба… Ой! Яся проснулся! Прости, мам, я тебе вечером позвоню.

Она прикрыла глаза от стыда. Стыдно было не от вранья, а от того, что в ней ни на грош смелости. Сказать, что со вчерашнего дня бросила Ясю на мужа? Ха! Для Юльки это так же возможно, как выйти на канат под куполом цирка и прогуляться туда-сюда. Она не сообщала раньше матери о том, что ищет няню и собралась на работу, потому что та непререкаемо заявила ей: до года нужно сидеть с ребенком. Лучше бы до двух, но до года — это без обсуждений. Иначе… Дальше начинался длинный список тех травм и ущерба, который нанесет Ярославу разлучение с матерью. «Я сидела с тобой до двух лет. Сейчас вы, понятно, разбалованные, чем-то жертвовать — это для вас нелепость. Но хотя бы до года…» Вот так клубились, разрастались в Юлиной голове тирады маман, звучал громко резковатый, глубокий голос — хотя телефонный разговор закончился.

— Я даже не ожидала, что в провинциальном музее… — послышался восторженный голос, и в зал вошла пара лет сорока, он и она в одинаковых джинсах.

Юля переглянулась с пожилой смотрительницей зала и скорчила мину. Да знаете ли вы, что это один из лучших областных музеев?! Что у нас великолепная коллекция русского авангарда? Что наша «Мадонна с единорогом» Фра Анджелико только что вернулась с выставки в Нью-Йорке? Знаете ли… Мысленно Юлька разгромила столичных снобов в пух и прах, но они этого не заметили: они увидели Кандинского и, повернувшись к ней спиной, заахали перед свистопляской цветных фигур.