Счастливы по-своему - Татьяна Труфанова

Юля беззвучно вздохнула и перешла в соседний зал. Там висела одна из ее любимых картин — «Парижский бульвар» Константина Коровина. Взгляд сверху на вечернюю реку людей, на сотни разноцветных огней — если постоять в тишине перед картиной, то через минуту начинаешь слышать неясный гул: будто шарканье тысячи подошв по бульвару, и разговоры, и смех, вдруг поднявшийся вверх женский голос, музыка, цоканье копыт по мостовой, скрип колес, шум ветра, а над этим взлетает шепот: «Oh, Paris!..» Юлька усмехнулась. Вот ее Париж. Чтобы попасть туда, ей не нужны деньги, виза и самолет. Этого Парижа ее никто не сможет лишить.

«Между прочим, это все благодаря родной матери», — произнес в голове знакомый голос.

«Между прочим, зайти в музей посмотреть на Коровина я и сама могу», — возразила Юлька. В своих мыслях она была весьма дерзкой спорщицей.

«Да-да, по билету, — снисходительно сказала маман. — Но работу хранителя в лучшем музее города ты получила только благодаря моим знакомствам».

На это ответить было нечего, поэтому Юля поспешила заняться делом. По внутреннему коридору она перешла во второе здание музея, пристроенное сзади к старинному графскому особняку. Особняк выходил на главную площадь и был виден всем, а этот невзрачный рыже-кирпичный дом не видел почти никто, ибо он смотрел на глухой переулок и был полускрыт высоченным забором, что к лучшему — внешность у него была самая заурядная. Зато внутри, на нижнем этаже и в подвале, находились сокровища. Пожалуй, за экспонаты хранилища не стали бы драться Лувр и Вашингтонская галерея, но по обычным человеческим меркам это были именно сокровища, и ради них, конечно, стоило возводить бетонный трехметровый забор и ставить видеонаблюдение.

Идя вниз по лестнице, Юля вспоминала свой вчерашний побег. Что это было? Словно вулкан в ней взорвался. Месяцами копил напряжение, а потом — бух! И пошли клочки по закоулочкам, вместе с Юлиным здравым смыслом… Какое счастье, что она не уехала вчера в Петербург! И как жаль, что она купила билет! Истратила две тысячи, отложенные на подарок Степе. Двенадцать дней осталось до его дня рождения, где она возьмет деньги?.. Вулкан взорвался, и теперь она чувствовала себя опустошенной и виноватой, но под слоями вины и сожалений грелось удовлетворение от того, что она таки добилась своего и вышла на работу.

Юля спустилась в подвальный этаж. Здесь было холодновато, она порадовалась, что захватила шерстяную шаль. Бетонный пол был чисто выметен, но все равно неуловимо пахло пылью. Юля открыла магнитным ключом одну из дверей, табличка на которой сообщала: «Зап. Европа, ДПИ» («ДПИ» значило — декоративно-прикладное искусство). Всю длинную комнату, направо и налево от центрального прохода, занимали застекленные стальные стеллажи, выкрашенные унылой горчичной краской, а на них выстроились объекты, при одном виде которых у любого антиквара загорелись бы глаза. Здесь были резные шкатулки из ливанского кедра, янтарные четки, когда-то умиротворявшие крестоносцев, серебряные кубки, из которых пили богатые ганзейские купцы, тяжелые фаянсовые блюда, вмещавшие целиком жареного гуся, и крохотные лаковые табакерки. Почти все эти богатства, наравне с живописью и прочим, были после 1917 года свезены в город со всей губернии, из тех усадеб, что еще не были разграблены ошалевшими от вольницы крестьянами. Какой-нибудь Николай Николаевич Н-ский, помещик, владелец обширного имения с садами, лесными угодьями и лугами, путешествуя по Европе, заходил в лавки торговцев редкостями, крутил в руках венецианский кинжал с узким холодным лезвием, с рукоятью, блестевшей перламутром, говорил: «Беру». А еще брал ковчежец лиможской эмали с золочеными фигурками святых на бирюзовом и синем фоне — раритет тринадцатого века, а еще брал флорентийскую майоликовую вазу с когтистым грифоном… Это если помещик Н-ский был человеком разбирающимся. Если же не было у него ни желания, ни вкуса рыться в старинных цацках, то он просто покупал в парижском магазине поросяче-розовый, с гирляндами, фарфоровый сервиз, в который ткнула пальчиком жена, вез его в Россию и потом хвастался перед соседями тарелками с росписью по новейшей моде 1843 года. Так или иначе, а только и лиможский ковчежец, и уцелевшие тарелки покинули после революции своих хозяев — либо были отняты грубо, кулаком и наганом, либо вытянуты голодом, бедностью, выкуплены за бесценок. Бурный поток награбленного — кубков, кресел, музыкальных шкатулок, живописных мадонн и скульптурных нимф — растекался к новым хозяевам и мог бы уйти под землю. Большая удача, что помимо тысяч грабителей нашелся десяток энтузиастов, создавших музей. Поток награбленных ценностей прошел через музей, как через сито, желтый особняк о шести белых колоннах уловил лучшее и очистил вещи от крови, от скорби. Пожалуй, никто из посещавших Домский художественный музей не задумывался о происхождении его великолепных экспонатов. А Юля, беря тонкой рукой какую-нибудь легкомысленную, гладенькую фарфоровую пастушку, часто видела на ней тень далекого, давнего бедствия.

В число ее обязанностей входил присмотр за почти семью сотнями предметов в комнате «Зап. Европа, ДПИ». Нужно было следить, не начал ли окисляться металл часов и стилетов, хорошо ли чувствует себя шелк вышитых кошельков, не подобрался ли к резным дубовым креслам особенно хитрый жучок и так далее. За девять месяцев отсутствия Юли никто этим не занимался, так что она приступила к перебору хранилища первым делом, как только вышла на работу. Сегодня она решила заняться шкафом с бронзой.

Через полчаса Юлька присела на табуретку. Статуэтки, солонки, чернильницы, пресс-папье… Гладкие бронзовые девы, рыкающие львы, носороги, шары, артишоки… Снять с полки, осмотреть, вернуть, поставить в списке галочку или начеркать примечание — она повторяла эту последовательность раз за разом. В руке у нее сейчас была статуэтка размером с яблоко — бронзовый орел, дымчато-зеленый благодаря благородной патине, раскинул крылья и взлетал с небольшого круглого постамента. Не заглядывая в список, Юля на глаз аттрибутировала бы орла началом девятнадцатого века. В тишине, сопровождаемой лишь гудением потолочных ламп, Юля крутила в руках статуэтку, вела пальцем вдоль рельефной надписи, опоясавшей по боку постамент. «Saint-Germain et fils» — «Сен-Жермен и сыновья», видимо, название фирмы, выпускавшей эти статуэтки. Забавно, подумала Юлька, фирму-то назвали именем известного оккультиста! Разделителем надписи, свернутой в кольцо, служили две рельефные сандалии с крылышками на пятках. В том, что крылатая обувь Гермеса, посланца олимпийцев и покровителя магов, была не случайным украшением, а эмблемой мастера, не было ничего удивительного — во Франции эпохи Наполеона античная мифология была весьма популярна.

Юля надавила на одну из сандалий — и вдруг что-то щелкнуло у нее под рукой. Дно постамента оказалось не цельным, а прикрытым круглой крышкой, которая сейчас распахнулась. Под ней, как в шкатулке, в углублении виднелся припудренный пылью круг с делениями-рисочками, как у часов, только без цифр. В центре из круга выступала объемная горбатая стрелка, одна-единственная, указывавшая сейчас на самое крупное из делений — видимо, на полночь.

Юлька чуть слышно взвизгнула от удовольствия, держа перед собой находку. Такие маленькие открытия случались в ее работе редко. Как же понять горбатую стрелку? Она рассматривала потайной круг так и сяк… Конечно, не компас — стрелка ведь недвижима. Больше всего это походило на антикварный механический таймер. Пару раз она видела такие в каталогах.