Связь времен. Записки благодарного. В Новом Свете - Игорь Ефимов

Снова и снова я хочу отдать должное Профферам: условия разрыва, предложенные ими, были щедрыми, обеспечивали нас заказами на наборные работы для «Ардиса», давали возможность первое время продержаться на плаву. Но, конечно, не одна щедрость и доброта двигали ими. Летом 1981 года в Америке им просто не удалось бы найти фирму, которая могла бы выполнить нужный им объём русского набора в такие сроки, за такую цену и такого качества, как в «Эрмитаже». Звериные законы рыночной конкуренции вдруг обернулись для нас хорошей защитой.

Однако личные отношения были порваны бесповоротно. Осенью, оказавшись в Нью-Йорке, мы навестили Бродского. Сидели в крошечном садике за его домом на Мортон-стрит, и он сказал с усмешкой:

— Неделю назад на этих же стульях сидели Профферы. Вы можете себе представить, что они про вас рассказывали.

Каким-то своим чутьём, натренированным на близкую опасность, тревожную ситуацию угадала и бабушка Марины, Олимпиада Николаевна. Она выбрала минуту, когда мы оказались наедине, и стала уговаривать меня помириться с Карлом:

— Ты повинись перед ним, уступи, — говорила она. — Он ведь какой человек полновластный. Подумай о нас — что с нами-то будет.

Но у меня страха перед будущим не было. Пользуясь тем, что моя мать теперь могла присмотреть за Олимпиадой Николаевной, мы с Мариной и Наташей уехали на весь июль в отпуск. На две недели у меня была путёвка в писательскую колонию Макдауэлл в Нью-Хэмпшире, где гостям предоставлялся отдельный коттедж посреди леса и трёхразовое питание в клубе-ресторане. Марина с Наташей это время проводили у Штернов в Массачусетсе, а потом мы вместе поехали смотреть Ниагарский водопад. В какой-то момент навестили Алешковских в Коннектикуте.

Подъезжаем к дому, выходим из машины. Голый по пояс хозяин появляется на крыльце.

— Здравствуйте, Юз, — говорит Марина.

— Ой, только без этих ваших петербургских штучек, — отвечает Алешковский.

Вечером, закончив пир, сидим за столом, судачим о литературе и политике. Алешковский всех низвергает и поносит, я — пыхтя — пытаюсь заступаться. Юз покладисто объясняет:

— Ты пойми, мне просто нравится так говорить: «Черчилль и Рузвельт — говно! Продали в Ялте Сталину Польшу». Ведь красиво звучит, а? «Черчилль и Рузвельт — говно».

В «Ардисе» у Алешковского уже вышли две книги, третья буксовала. Я предлагал ему, в случае отказа, издать «Синий платочек» у нас. Но его не устраивала плата: 10% с каждого проданного экземпляра.

— Нет, — говорил он, — мы этот ваш десятипроцентный заговор похерим.

Заговоры мерещились ему всюду. «Знаю, в Германии мои книги Копелев, гад, тормозит. А вот кто во Франции — ещё не узнал». Впоследствии, когда выяснилось, что и десять процентов с продажи русских книг мало кто мог платить, семье Алешковских долгие годы пришлось жить на зарплату жены Ирины, получившей преподавательскую работу в колледже.

К зиме 1981—1982 года мы уже видели, что недостатка в авторах у «Эрмитажа» не будет. Новый каталог пришлось изготавливать не в виде листовки, а в виде небольшой брошюрки: двадцать шесть книг «Эрмитажа» плюс двадцать книг других издательств, перепродававшихся нами без скидки. В списке мелькали довольно заметные имена.

Эрнст Неизвестный предоставил нам свой трактат «О синтезе в искусстве», на русском и английском, сопровождавшийся большим количеством его гравюр и рисунков.

Сергей Довлатов обещал к маю закончить книгу о своей лагерной службе («Зона»).

Интересную рукопись о скульпторе Антокольском прислал из Чикаго Феликс Аранович.

Знаменитый телепат Вольф Мессинг был увлекательно описан в воспоминаниях его многолетней подруги, Татьяны Лунгиной.

Имена Ростроповича, Вишневской, Владимира Максимова, Бродского и других всплывали в сборнике интервью с ними, подготовленном Беллой Езерской.

Ученик Гольденвейзера, известный пианист Дмитрий Паперно, прислал свои мемуары.

Сборник смешных четверостиший Игоря Губермана, сидевшего тогда в лагере, переслал нам его друг, Юлий Китаевич.

Включены были в каталог и первые две книги на английском: сборник рассказов Бунина в переводах Роберта Бови и небольшой роман профессора Пола Дебрецени, действие которого разворачивалось на фоне международной литературной конференции «В защиту культуры», проходившей в Париже в июне 1935 года. Работа накатывала в таких объёмах, что мы даже вынуждены были нанять помощницу и обучить её наборному делу.

Свой новый роман «Архивы Страшного суда» я тоже рассчитывал закончить к маю 1982-го. Он был опубликован Виктором Перельманом в летних номерах журнала «Время и мы», и это позволило мне не делать набор для книжного издания: я просто соорудил макет для типографии из разрезанных журнальных страниц. На книгу было много положительных откликов, Би-би-си прочла его на Россию целиком. Роберт Бови был так увлечён этим романом, что тут же засел за перевод.

В общем, новоиспечённые предприниматели были полны энергии и оптимизма. Ноги нащупали твёрдое дно, голова поднялась над поверхностью воды. Теперь предстояло расширять отвоёванный плацдарм.

В своё время много писалось и говорилось о непреодолимых конфликтах между представителями трёх волн русской эмиграции. Возможно, они имели место, но мы с Мариной не сталкивались с прямой враждебностью со стороны эмигрантов, прибывших на Запад раньше нас. И среди наших друзей в Америке, и среди авторов «Эрмитажа» были представители всех трёх волн. Андрей Седых, начинавший свою журналистскую карьеру ещё во Франции 1920-х, охотно печатал новых эмигрантов в своей газете «Новое русское слово», принимал их на работу. Другой представитель первой волны, Роман Гуль, тоже открывал для нас страницы своего «Нового журнала». И наоборот, в нашей третьей волне нашлось достаточно людей, которых мы старались избегать всеми способами и увёртками, которые сделались нашими врагами и даже мучителями.

В каталогах «Эрмитажа» за 1981 — 1986 годы первая волна была представлена книгами Александра Давыдова, Владимира Виссона, Николая Полторацкого, Зинаиды Жемчужной, Ростислава Плетнёва, Николая Ульянова, Елены Якобсон, не говоря уже о классиках — Бунине, Мережковском, Георгии Иванове. Представителей второй волны было меньше, но зато с двумя из них мы сдружились семейно: с поэтом Иваном Елагиным и прозаиком Леонидом Ржевским. Доминировала, конечно, третья волна и авторы, жившие в России: Сергей Аверинцев, Игорь Губерман, Михаил Ерёмин, Ирина Ратушинская, Соломон Шульман, а также те, кого мы включили в антологию «Избранные рассказы шестидесятых» (1984).