Хроника царствования Николя I - Патрик Рамбо

Это словцо («шваль»!) Наш Повелитель очень любил, оно так долго не сходило с его уст, что стало казаться сугубо личным, — некогда, в Средние века, оно означало «сброд». Он же с отменной твердостью заявлял: «А вот этих прежде всего следует наказывать, тут разговоры ни к чему». Коль скоро каторжные работы, к сожалению, больше не в ходу, он пожелал, чтобы этот сброд содержали в резервациях вне порядочных городов; там они вольны марать стены, вытаптывать садики, уничтожать вокруг себя все следы образования и культуры, до которых им нет дела, то есть разорять школы, библиотеки, бесноваться, сколько душе угодно, но подальше от нас. Ведь, несмотря на свои экзотические имена и африканскую внешность, они располагали законно выправленными документами: их нельзя было отправить «домой», поскольку «дом» их уже находился здесь, к тому же, кроме своего сленга, они не знали ни иного языка, ни обычаев тех стран, откуда пришли их предки.

Покуда Левых еще не разделали под орех посредством хитроумных имперских уловок и они даже правили сами, они демонстрировали порочную снисходительность к подобным юнцам, ставившим себя вне закона. Витая в облаках, эти Левые, еще не успев должным образом поправеть, восклицали: «У этой молодежи есть свои резоны…» — «Какие такие резоны! — распалялся Наш Предводитель. — Жечь, громить, воровать, убивать?» И принял надлежащие меры. Давно пора было. Он закрыл все мелкие опорные пункты полицейского надзора, разбросанные в кризисных районах, и вправил мозги размякшему сержантскому составу: нечего им гонять мяч с отморозками, чтобы их приручить и утихомирить, тут не рассусоливать надо, а строго осаживать юнцов, напоминая, зачем существует полиция — чтобы допрашивать, преследовать, гнать, раздавать затрещины и тащить за решетку. К тому же Его Величеству надобны все силы и средства полиции для главного дела: погони за нелегалами, поимки их и возвращения в тот ад, из которого им удалось вырваться.

Пока эти вредоносные племена оставались в стороне от городов, Его Величество разглядывал их в лорнетку, издали, как если бы он присутствовал на представлении «Вестсайдской истории», разыгрываемой «взаправду» между молодежными бандами смуглых пуэрториканцев и светлокожих антильцев с ножами в руках, крошащих друг друга в каком-нибудь Бронксе. Но все переменилось, когда выстрелы затрещали в самом центре Парижа. Гангстеры замаячили на площади Пигаль, портя впечатление о столице у туристов из Осаки, Шанхая или Хьюстона, пришедших весело провести время среди страусиных перьев «Мулен Руж». Бандюганы шастали в надвинутых на лоб каскетках или капюшонах, в мятых клоунских штанах, но с добытыми на Блошином рынке пистолетами. У этих орд имелись прозвища и подвластные территории, например: Громилы с Буш-Ле-Шене, Привокзальная банда с Гар-дю-Нор, контролирующая весь восточный сектор столицы, группа «Деф-Мафья» (мафиози в площади Дефанс), орудующая в западной части Парижа. Временами дело доходило до пальбы и бешеной гонки по улицам. Все это лишь укрепляло в Его Величестве суровую решимость идти на крайние меры, не отвлекаясь на поиски причин, обрушиваться на следствия, зато уж карать ярко и с размахом. Иные, что уж греха таить, подумывают, дескать, этот господствующий образ мысли что-то уж больно куцый, недалекий, но кто же осмелится вымолвить подобное вслух? Так что все, стремясь понравиться Монарху, эхом повторяют за ним: «Все оборванцы — подонки!»

Блестящие результаты. — Искусство? Да, но самоокупаемое! — Сказание о зеленом горошке. — Ветерок смуты. — Неудобства униформы. — Как граф д'Орсэ дробил камни. — Раздача наград. — «Я так хочу!» — Тонкое искусство пускания пыли в глаза. — Похудание кошельков.

Наш Возлюбленный Венценосец присвоил себе привилегию говорить и делать все, что угодно, не опасаясь, что кто-нибудь посмеет рассердиться. Он учредил универсальные правила поведения, обязующие всех действовать сообразно его воле, и продолжал пленять сердца и умы, требуя от своих сотрудников блестящих результатов, чтобы сообщить о них, причем задолго до осуществления объявленных проектов. Короче, всякую битву требовалось выигрывать до ее начала и оповещать о том доверчивое население. Ценились победы во всех областях, как общественных, так и частных, причем Наш Непогрешимый Предводитель не воспринимал иных критериев, кроме полезности, и словам предпочитал цифры, пусть подчас перевранные, лишь бы в благоприятном смысле. Он не научился застывать перед полотном мсье Сезанна, где изображены яблоки, поскольку не видел, в чем польза яблок, непригодных в пищу. Он никогда не мог спокойно постоять на одном месте, чтобы хорошенько рассмотреть «Завтрак на траве» мсье Эдуара Мане, ибо на траве он уже насиделся в компании то Джонни Уолкера Буша, то царя Владимира, да и с эмиром Катара сиживал. И моцартовскому концерту, не сулящему ничего, кроме музыки, он предпочтет футбольный матч, где во всем виден толк: там забивают голы, награждают победителей и третируют проигравших.

Да, Наш Великий Государь на все вокруг взирал единообразно, и извлекаемая им суть в чистом виде сводилась к эффективности. Школа? Обязана поставлять налогоплательщиков, чтобы уменьшался государственный долг; должна формировать (читай: форматировать) подмастерьев, рабочих, служащих, продавцов и инженеров. Он об этом объявил еще до вступления на царство. Во всеуслышание: «Всякий имеет право заниматься старинной словесностью, но у государства не хватит денег долго оплачивать людей, которым взбрело в голову напитываться чистой премудростью». Последнее меняло всю предыдущую направленность образования с Античности до наших дней: отныне всякий, кто учится уму-разуму у Сенеки и Платона, попадает в разряд пустых мечтателей, нуждающихся в опеке, он бесполезен, ибо нам нужны крепкие работники, нетребовательные по части зарплаты, вежливые, исполнительные, несклонные зариться на журавля в небе, ведь Его Величество позаботится обо всем за них, что обеспечит большой выигрыш во времени… и деньгах. От кого не будет отдачи, тем суждено погибнуть, последнее касалось и университетов, где Наш Повелитель решил также произвести обрезку сухих ветвей: упразднить все расплывчатое, не сулящее немедленной выгоды и конкретных результатов. Пора привлечь туда частный капитал, доступный контролю фирм, которые смогут черпать оттуда новые кадры. Так окрепнет дух соревнования, конкурирующие заведения дадут на выходе более впечатляющие и дорогие дипломы; ведь ежели студент платит за долговременное обучение из собственного кармана, он будет усерднее стремиться к успеху, а малоимущим придется ограничиться кратковременными курсами, отчего в аудиториях станет только просторнее и удобнее.

Итак, после щедрого подарка — от лица Императора и фискальной службы — тем, кому более других повезло в жизни, Наш Чадолюбивый Венценосец стал думать, как пополнить казну, похудевшую на много миллиардов. А поскольку от культуры его мутило, драма, танец, опера и прочий высокохудожественный вздор пробуждали в нем лишь тягу к пешим прогулкам, он приказал урезать денежную и административную помощь людишкам, привыкшим жить за счет добренького государства. Император возжаждал результативности и в этой области, отдал полное преимущество спросу над предложением и потребовал, чтобы творчество отвечало ожиданиям публики. Если же кто-нибудь возражал ему, что история знает немало пьес, книг, фильмов, поначалу встреченных холодно, подчас освистанных, а потом сделавшихся классикой, что даже такие люди, как мсье Лафонтен и мсье Мольер, получали немалые суммы от Людовика XIV, Его Величество отвечал, мол, ему наплевать на благодеяния Людовика, а вот его приятель мсье Клавье нравится широким массам без того, чтобы казне приходилось ему приплачивать, и в подобных вливаниях не нуждались для своих выступлений ни мсье Масиас, ни мадам Лин Рено. Да, на это ответить нечего. Отныне и впредь культура будет производить товар, годный для продажи, да неплохо бы выбросить на рынок и кое-что из музеев, если найдутся выгодные покупатели. А вот государственные субсидии начнут распределять в прямой зависимости от посещаемости кинозалов и театров, все прочее будет напрямую зависеть от выручки билетных касс, и спорить здесь нечего.