Хроника царствования Николя I - Патрик Рамбо

В первые месяцы нового царствования, да и едва ли не впервые за столетие литературная жизнь, как всегда, замирающая на лето, к осени не возродилась, не произошло открытия нашего литературного сезона, которому завидовали в целом свете, когда все с жаром обсуждали качество новых романов из обильного годового урожая. Одной своею тенью Наш Государь накрыл все это кишение. На книжных витринах расцветали только книги о политике — брошюры, монографии, мемуары, разоблачения, слухи, прославления Императорской четы содержанием и стилем тщились конкурировать с газетами, последние же, стремясь увеличить тиражи, публиковали в основном портреты Нашего Монарха и его царственной супруги, даже если та улыбалась принужденно, отводя от камеры туманный взор блекнущих от скуки очей. Мощный антикультурный сирокко задул над градами и весями отечества, предвещая наступление свирепой засухи.

Стоило Его Величеству обновить свой имидж, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание, это изменение воспроизводилось на множестве снимков, обсуждалось, анализировалось и становилось притчей во языцех. Так, однажды, выступая перед своим воинством, ряды коего надлежало теснее сплотить, Наш Воодушевленный Предводитель обнародовал то, что позднее назовут «Сказанием о зеленом горошке». Уподобив своих приверженцев тесно спрессованному содержимому консервной банки, неотличимо схожим по размеру, форме, вкусу и консистенции семенам этого овоща, он таким необычным образом восславил многообразие, одновременно защищая свою затею с перебежчиками, отличие каковых заключалось в том, что они внесли смятение в ряды былых союзников. Этот сюжет он повторил в речи перед простыми служащими и высшими чинами Судебного ведомства во время интронизации баронессы д’Ати в ее министерстве — здесь он имел в виду те же парадные униформы или темные деловые костюмы, однотипные галстуки и животики, ту же розоватую гиперемию кожи и прическу (четкого рисунка, но без вызова), одно на всех сосредоточенное выражение лица, в то время как баронесса выделялась среди общей густой массы возрастом, лексиконом и белизной зубов. Если такой спич вывернуть наизнанку, воспевание разнообразия оборачивалось восхвалением порядка: зеленый горошек никогда не проходил по ведомству бунтов, ибо субстанция, плотно, по-казарменному умятая в емкость под приваренной крышкой, не способна пучиться… При всем том — что выглядело несколько парадоксально в сочетании с текстом «Сказания» и сопровождающим его подробным разъяснением — в обоих случаях Его Величество венчал свою речь хвалами дисциплине.

«Результатов! Результатов!» — этот воинский клич воздействует только на покладистых и гибкоспинных подданных. Помнится, еще до восшествия на трон, в те времена, когда он командовал полицией, Наш Лидер оглашал округу подобными возгласами, адресованными в ту пору лишь самому себе. Теперь, неумолимо взбадривая тем же манером подчиненных, он воздвиг на берегу Ла-Манша кольцо увенчанных колючей проволокой стен вокруг ангаров, набитых подпольными эмигрантами, мечтавшими об английский берегах, где они надеялись встретиться с родней и обрести работу, такая уж легенда жила в их несчастных головах. Но как только стены замкнулись, лагерь беженцев уже ни для кого не существовал. «Результатов! Результатов!» Его Величество прямо лучился счастьем, что до последствий этой затеи, он не имел ни малейшей охоты их взвешивать. Великий тактик, он был не слишком силен в стратегии, иными словами, за мимолетными победами не тщился прозревать долговременные итоги. А подпольные эмигранты и в новое время продолжали прибывать на берега Ла-Манша; между Кале и Шербуром скопилось, еще тщательнее прячась от властей, множество мелких групп; там были люди, мечтавшие, конечно, об Англии, но пока они теснились в фанерных и жестяных бараках, больные, неухоженные, опасно обозленные и вороватые. Они брали приступом грузовики, отвозившие в Альбион контейнеры с товаром, проламывали их борта, пытаясь проникнуть внутрь и затаиться. Таможенники по ночам с фонарями в руках охотились на них, как на кроликов, а дальнобойщики выслеживали их с ружьями и отстреливали. А как избавиться от уже пойманных бродяг, говоривших на непонятных языках? Тут предлагалось много способов, но ни одного толкового. Курдов и иракцев, например, просто нельзя было отправить восвояси, в воюющую страну: закон не позволял. Как и болгар с румынами, ведь они теперь такие же европейцы, с ними надо поделикатнее.

«Результатов!» Его Величество, невзирая ни на что, упорствовал и множил карательные акции. «Результатов!» — клич был все тот же. Наш Неумолимый Повелитель приказал своим службам отточить эту же методику в департаменте, кишевшем бродягами. Полицейские по возвращении с каждого рейда были там отныне обязаны заполнять бланки, похожие на школьные опросники, без чего их лишали премии, как два века назад на американском Диком Западе; он разработал даже прейскурант оплаты, постовые вовсе забросили лихачей, за которых давалось только одно очко, и переключились на подпольных эмигрантов, приносивших им сразу четыре, благо это легче легкого — хорошенько приглядевшись, выуживать из толпы каждого, кто смахивал на уроженца Мали или Туниса. А если это был в придачу какой-нибудь юный злоумышленник, застигнутый при поджоге мусора в баке или обламывании ветки с кустика, то за него давали целых двадцать очков. Главное тут — не упустить верняк.

В конце концов величайшая, не имеющая пределов уверенность в себе позволила Его Величеству внести завершающие штрихи в великолепное — иного слова не подобрать! — широкими мазками набросанное полотно. Благодаря подобным охранительным мерам иностранцам было позволено жить у нас не иначе как в постоянном страхе, содрогаясь от всякого шороха на лестнице, от малейшего неприязненного взгляда или плохо расслышанного слова. Всех их обуял такой ужас, что одна китаянка сиганула в окно и, пробив собою полотняный навес лавчонки внизу, разбилась о мостовую, хотя могла себя упрекнуть только в национальной принадлежности. Если иностранные служащие крупных международных фирм и не подвергались такому постоянному запугиванию в силу своего солидного статуса, тем не менее им тоже пришлось познать все прелести нашей бюрократической тягомотины, пробуждающие сильнейшее желание убраться отсюда. Возьмем для примера какого-нибудь командированного японца, обосновавшегося при парижском филиале своей фирмы и полагавшего, что от него ждут только работы, — не тут-то было: ему пришлось заново оформлять свое долгосрочное пребывание каждые три месяца, при этом демонстрируя безукоризненную грамотность на чужом и вдобавок очень трудном для него языке, совершенствоваться же во французском он не имел ни стимула, ни особого желания, ибо не сегодня-завтра ему грозило направление куда-нибудь в Австралию либо Аргентину, к тому же здесь ему постоянно чудилось, что он на подозрении… Но в чем? А вокруг раздавалось только: «Результатов! Результатов!» И вот уже стала очевидной теневая сторона результативности этого сорта: сколько международных фирм, сколько инвесторов, спасаясь от волокиты, изобретенной, чтобы отпугнуть пакистанских или сенегальских оборванцев, предпочли переместиться куда-нибудь по соседству, в более гостеприимную страну, хоть в ту же Бельгию?

Между тем горошины Имперской партии начали кукситься, потеряли хватку, почувствовали себя уязвленными; преисполнившись уверенности, что их одурачили, они вздумали фрондировать, ставя под сомнение новые таланты, которые Его Величество прозревал в перебежчиках, и негодуя на самих гарантов, позволявших себе выставлять напоказ пустяковые отличия собственных песенок от напевов большинства; они не таили своих мнений, подчас входящих в легкое противоречие с правительством, к которому дали себя приковать. Фийон, герцог де Сабле, пытаясь умаслить строптивцев из собственного лагеря, твердил, что, добиваясь перемен в обществе, надобно подыскивать одного за другим все новых соратников. Он поднялся на трибуну и подлил масла в огонь: «Беспокоиться не о чем! Сейчас вам представят результаты работы, доказывающие, что Его Величество имел полное право действовать именно так, а не иначе». Ход сам по себе великолепный, но преждевременный: хваленые результаты на тот момент оставались только словами, и максима герцога была встречена гробовым молчанием. Не сумев никого убедить, он, рожденный, чтобы наводить на все живое смертную тоску, попытался спасти положение шуткой: «Если Левым такое начало не по вкусу, уж вы-то — совсем другие, а потому имеете тем больше оснований приветствовать его!» Это был полный провал.