Увези меня на лимузине! - Анна Ольховская

Ирина, брезгливо поглядывая на неопрятно жующего и чавкающего Майорова, разговаривала по телефону:

– Ну что, все готово? А место и в самом деле уединенное? Что, серьезно? Его когда-то уже готовили для изоляции этого козла? Это же надо, вот совпадение! Кто же еще так любит моего Алешеньку? Михаил Карманов? А где он? Тоже сидит? Благодаря Майорову и его женушке? Ну что же, надо ему передать радостную новость: господин Майоров проведет в этом месте свои последние дни. Когда едем? Завтра в десять утра? Отлично. Только смотри мне, чтобы без проколов. Охрана надежная? А обслуга? Молчать умеет? Да ладно тебе, не психуй, это я так, перестраховываюсь. Ты обо всем позаботился, знаю. Все-все, целую. Пока.

На следующее утро, ровно в десять, Ирина вывела тепло одетого Майорова из лифта. Она сухо кивнула подобострастно вскочившему консьержу, подхватила сонно моргавшего Алексея под руку и направилась к поджидавшему у подъезда огромному джипу с затемненными окнами.

– Ну что, придурок, – нежно прошептала Ирина на ухо своему любимому, – в последний путь? Живым ты сюда больше не вернешься. Но похороним мы тебя по высшему разряду, не волнуйся.

А Алексей и не волновался. Он даже хотел этого, лишь бы все наконец закончилось.

Душа, запертая в своей одиночке, машинально отметила, что место, куда привезла Майорова Ирина, ему знакомо. Супердорогой частный закрытый санаторий располагался в двух часах езды от Москвы, в глухом лесу. К нему вела узкая, незаметная с трассы дорога, упиравшаяся в сплошной высоченный забор, за которым спрятался просторный двухэтажный дом, отлично приспособленный для длительного автономного проживания. Территория участка была тщательно распланирована, у ворот стоял домик охраны, возле которого хрипели и рвались с цепи две здоровенные овчарки.

На шум подъехавшей машины из дома вышел человек, показавшийся Алексею смутно знакомым. Душа слегка приподнялась, всматриваясь в хозяина «санатория», задохнулась, узнавая, а потом опять вяло сползла по стенку. Еще и это…

– Привет, родственничек, – мерзко ухмыляясь, навстречу шел Андрей Голубовский.

Первые две недели после ареста Андрей Голубовский отсиживался в эмоциональном ступоре. Неожиданное воскрешение Саши, изменения, происшедшие с его женой, а самое главное – сокрушительный, глобальный облом, превративший радужные перспективы грядущего богатства в грязные замасленные обрывки, – все это и загнало Андрея в тупик ступора.

Он механически отвечал на вопросы следователя, ничего не скрывая, покорно подписывал все бумаги, в общем – активно сотрудничал со следствием, что на фоне упорно молчавшего подельника, Фридриха фон Клотца, выглядело весьма выигрышно.

Ступор ступором, а свою выгоду Голубовский мог учуять в любом состоянии, и упускать ее не собирался. Он цепко ухватил выгоду за пушистый хвост и употребил по назначению.

В результате главным гадом, покушавшимся на убийство Александры и Владислава Голубовских, а также Анны Лощининой, издевавшимся над Викторией Голубовской, оказался Фридрих фон Клотц. Это он все придумал, это он заставил отца так гнусно поступить с собственными детьми, это он отправил в пропасть жену Андрея. А сам Андрей сопротивлялся, не хотел, он страдал, не спал ночами! Практически рыдал в подушку. Он хороший, просто слабый!

Посыпание головы пеплом и гулкий стук кулаками в грудь начались на третьей неделе следствия, когда Андрюшенька окончательно пришел в себя, осмотрел всего себя, увиденное ему не понравилось, и он решил украсить мурло розочками и рюшечками вранья.

Но мерзкие бабы, его бывшая уже жена и ее подружка, пообрывали почти все рюшечки и растоптали розочки. Их свидетельства сводили усилия Голубовского почти к нулю. Конечно, своим поведением Андрей смог слегка уменьшить себе срок, по сравнению с фон Клотцем – очень даже не слегка, однако пять лет строгого режима, да еще в родной, белорусской, колонии, а не в санаторной немецкой – это вам не шуточки! А ведь если бы не бабье, вполне можно было рассчитывать на три года заключения.

Правда, Голубовский, злившийся на весь белый свет, с идеей страшной мести не носился. Не в его это было характере – заниматься чем бы то ни было ради любви к искусству. Вот если месть бежит в одной упряжке с выгодой, тогда – да, тогда Андрейка готов положить на золотой алтарь возмездия все свои силы.

Но, сидя в колонии строгого режима, хорошенечко раскинуть мозгами и продумать возможные перспективы довольно проблематично. Гораздо проще там раскинуть мозгами в прямом смысле, украсив ими стены и пол. В колонии были свои порядки, и новичку Голубовскому пришлось выгрызать себе место на нарах с кровью. Повадки и поведение гиены, ярко проявившиеся там, сделали свое дело, и Голубовский, чуть было не получивший в первые дни кличку Голубок, обязывавшую ко многому, через две недели стал Гнусом. Эта кличка, хоть и не особо льстила, но от вышеупомянутого «многого» избавила.

Угнетало поначалу только одно: ему никто не писал и ничего не передавал. С бывшей женой и детками все понятно, но Галя, его Галчонок, ради которой он пошел на это все! Она исчезла бесследно сразу после ареста Голубовского, сменила адрес и номер телефона, короче – вычеркнула Андрея из записной книжки и жизни раз и навсегда.

Родители? А что родители! Этих полунищих малограмотных стариков господин Голубовский, став успешным бизнесменом, совсем забросил. Не так, чтобы совсем уж на помойку, скорее в пыльный угол чулана. Изредка подбрасывал немного денежек, и, собственно, на этом все. Несчастья и проблемы стариков сыночка не волновали абсолютно. Его отец, инвалид первой группы, уже три года не вставал с постели – болезнь Бехтерева. Причем Андрейке вполне по средствам было облегчить жизнь и отцу и близким, пригласив хорошего врача, массажиста, грамотную сиделку, купив специальную кровать для лежачих больных, современное инвалидное кресло, жесткий корсет. И старик смог бы хотя бы сидеть и частично себя обслуживать. Но… Оно Андрюше надо? Лучше он любовнице золотишка подбросит или себя чем побалует. А отец пусть гниет и дальше заживо, раз немощная мамаша и старшая сестра, живущая с родителями, не справляются. Подумаешь, тяжело им ворочать грузное неподъемное тело! Ерунда какая!

Сам Андрей о своем аресте родителям сообщать не стал, и не потому, что стыдно, просто – что с них возьмешь? Передачку хорошую они не потянут, впрочем, плохую тоже. А слушать причитания и нудеж мамаши особого желания нет.

В колонии Голубовский сблизился с Игорем Гайдамаком, прохиндеем и мошенником. Парень был родом с Украины, но последние три года резвился на территории Белоруссии, потому и сидел по месту шалости. Его нары располагались над нарами Андрея, и вынужденное поначалу соседство вскоре стало приятельством. На настоящую дружбу гиены не способны, против природы не попрешь.

В отличие от Андрея, Игоря на свободе ждали мать и сестра Ирина. Он показывал приятелю фотографии, и сестра привлекла пристальное внимание Гнуса. Чем? Сложно сказать, ведь особой красотой она не блистала. Собственно, Ирина вообще не блистала, так, слегка поблескивала. Обычная, заурядная внешность, некрасивая фигура – но вот глаза… Вернее, их выражение.