Пленники надежды - Мэри Джонстон

никогда не поверю в то, что сын Уорхема Лэндлесса мог совершить что-то дурное.

По хижине пробежал удивленный ропот, и один из кромвелианцев вскочил на ноги и вскричал:

— Уорхем Лэндлесс был моим полковником! И я готов следовать за его сыном, будь он каторжником хоть десять раз.

Годвин подождал, когда гул голосов затихнет, затем спокойно продолжил:

— Что же до того малого, которого привел с собой Луис Себастьян, то мне о нем ничего не известно. Но это неважно. Рано или поздно мы должны привлечь к нашему делу таких, как он, — так что можно начать и с него. Он будет нам верен ради своей же пользы.

Хмурые лица собравшихся мало-помалу прояснились. Только юноша с чахоточным румянцем на щеках вскричал:

— Возненавидел я сборище злонамеренных и с нечестивыми не сяду![46] — и, поднявшись, подался в сторону двери.

Уингрейс Порринджер удержал его и посадил опять, чуть слышно пробормотав:

— Чтоб тебе пусто было, глупец! Разве не бреет Господь бритвою нанятою? Когда эти уголовники сделают свое дело, они будут сокрушены и извержены будут во тьму внешнюю[47], а дотоле молчи.

Теперь собравшиеся приступили к делам. Трейл принес клятву, сделав это не без угодливых речей и праздных заверений. Кромвелианец, держащий в руке маленькую потертую Библию, повернулся было к Лэндлессу, но Годвин тихо сказал:

— Я уже принял у него клятву, — после чего положил книгу обратно к себе за пазуху.

У каждого заговорщика имелся свой собственный отчет. Лэндлесс со вниманием и все возрастающим изумлением выслушивал длинные перечни плантаций с упоминанием количеств имеющихся на них кабальных работников и черных рабов; вести, пришедшие из дальних поместий, находящихся на берегах рек Раппаханнок и Паманки, а также на противоположном берегу залива в Аккомаке; сообщения о тайных арсеналах, мало-помалу наполняющихся примитивным оружием; упоминания о благожелательно настроенных моряках, ходящих на судах, которые, по всей вероятности, будут стоять в гавани в ближайшие два месяца — детали опасного и разветвленного заговора.

Приверженцы Республики говорили о том дне, когда эта мина будет взорвана, как о великом дне Господнем, когда исполнится Его предначертание, о дне, когда Бог прострет свою десницу и поразит сторонников короля, когда Израиль будет выведен из земли фараона. Кромвелианец с клеймом на лбу обращался к Годвину так, будто тот был новым Моисеем. Их суровые и жесткие лица смягчились, глаза сияли, дыхание было учащено. Один раз юноша, не желавший иметь дела с нечестивыми, истерически зарыдал. Двое крестьян по большей части помалкивали, но, вероятно, также думали, и притом немало. Для них день Господень был тем днем, когда они получат в собственность наделы земли. Лавочник с самодовольным лицом время от времени пытался встрять в разговор, но республиканцы всякий раз отметали его в сторону с помощью потоков библейских цитат. Только что принятый в ряды заговорщиков Трейл скромно молчал, но его хитрые бегающие зеленоватые глазки подмечали все. А Луис Себастьян сидел неподвижный, словно притаившийся тигр.

Годвин выслушал всех молча. Только когда последний из прибывших закончил свою речь, он наконец заговорил, одобряя, внося предложения, направляя, искусно придавая законченную форму разрозненной, несвязной массе сведений и суждений. Остальные слушали его, затаив дыхание, и по временам угрюмо кивали. Один раз во время его речи заклейменный кромвелианец вскричал:

— Если бы те пуритане из числа дворян, о коих ты толкуешь, препоясали чресла, как подобает мужам, и вышли на бой, как быстро было бы сделано Божье дело! Они суть трутни, обитающие в улье, они рассчитывают на мед, но не участвуют в трудах.

— Верно, — согласился Годвин, — но у них имеются земли, имущество и репутация, которые они могут потерять. Нам же нечего терять — хуже нам уже не будет.

— Если бы этот Кэррингтон, который ни холоден, ни горяч… — начал приверженец Республики с клеймом на лбу, но Годвин оборвал его:

— Это не относится к делу. Майор Кэррингтон благочестивый человек, который, хотя и втайне, сделал немало добрых дел для нас, узников веры. Будем же довольствоваться и этим.

Затем продолжил:

— Уже поздно, друзья, и я совсем не хочу, чтобы кого-то из вас раскрыли. Следующая наша встреча состоится ровно через неделю. Отзывом будет "Долина Иосафата".

Заговорщики разошлись, уходя по двое и по трое, и молча уплыли на украденных лодках, скользя между стенами колышущейся травы. Наконец к двери подошли Трейл и Луис Себастьян, но Годвин сделал им знак задержаться.

— Подождите, — молвил он. — Мне надо вам кое-что сказать. Конечно же, я вам не доверяю, и это вполне естественно. А вы не доверяете мне. Я был бы рад обойтись без помощи таких, как вы, если бы мог, но я не могу. И вы были бы рады обойтись без моей помощи, если бы могли, но вы не можете. Если вы предадите меня, то, сколько бы вам за это ни заплатили, вы все равно не получите такой свободы, которую желали бы обрести. Мы вынуждены работать вместе, хотя мы и неравны. Я ясно выражаюсь?

— Вполне, сеньор, — отвечал Луис Себастьян.

— Будь я проклят, да вам палец в рот не клади! — сказал Трейл.

Годвин улыбнулся:

— Достаточно, мы с вами поняли друг друга. Доброй ночи.

Мулат и уголовник тоже вышли, и Годвин сказал магглтонианину:

— Друг Порринджер, этот починенный парус надо погрузить на привязанную перед хижиной большую лодку до того, как Хейнс приплывет за ним поутру. Не мог бы ты отнести его туда? И, если ты подождешь там, вскоре к тебе присоединится этот молодой человек.

Магглтонианин кивнул, поднял потрепанный парус с пола, положил его себе на голову и вышел вон. Починщик сетей повернулся к Лэндлессу.

— Итак, что ты думаешь? — спросил он.

— Я думаю, — молвил Лэндлесс, повысив голос, — что господин, стоящий в темном углу, устал ждать.

Последовала гробовая тишина. Затем от потемок в углу отделилась тень, вышла на свет факела и превратилась в статного мужчину, по-видимому, находящегося во цвете лет, в зеленом суконном плаще для верховой езды и маской на лице. Свою касторовую шляпу он надвинул на самые глаза, а нижнюю часть лица закрывал плащом. Положив другую руку без перчатки на стол, он пристально посмотрел на Лэндлесса.

— У вас зоркие глаза, — сказал он наконец, говоря нарочито приглушенно.

— Ночь сегодня выдалась жаркая, — с улыбкой заметил Лэндлесс. — Майору Кэррингтону было бы удобнее, если бы он снял свой плотный плащ.

Мужчина отпрянул.

— Вы знаете меня! — изумленно воскликнул он.

— Мне известны как герб Кэррингтонов, так и их девиз. Тепах et Fidelis[48], не так ли? Вам следует снимать