Архив - Виктория Шваб

— Ты соврала. Ты не отведешь меня домой.

Он делает шаг в мою сторону, и я пячусь. Мы все дальше от заветной двери.

— Я не…

Он не оставляет мне ни малейшего шанса соврать что-нибудь еще, а просто протягивает руку к ключу. Я отскакиваю прочь, изворачиваюсь и успеваю поймать его за рукав. Он вскрикивает, когда я заламываю ему руку, но он каким-то непостижимым образом, не иначе как на сочетании глупого везения и огромного желания, ухитряется высвободиться. Он поворачивается, чтобы убежать, но я перехватываю его за локоть, дергаю и впечатываю в стену.

Крепко держа его за горло, я тяну назад и слегка вверх, не давая ему вспомнить о том, что он на голову выше и у него тоже есть две руки и две ноги, которыми можно драться.

— Джексон, — начинаю я, стараясь говорить как можно спокойнее. — Ты ведешь себя просто глупо. Любая дверь с белым кругом может привести тебя…

И тут я вижу блеск металла и вовремя отскакиваю назад. Нож в его руке стремительно пронзает воздух. Что-то пошло не так. У Историй не должно быть оружия. Их тщательно обыскивают перед тем, как положить на хранение. Где он его достал?

Я бью ногой наотмашь, отбрасывая его назад. Это только добавляет мне немного времени, но и его достаточно, чтобы как следует оценить нож. Он мертвенно сияет в темноте закаленной сталью, с лезвием длиной с мою руку. В рукоятке проделано отверстие, чтобы его можно было покручивать на ладони. Жуткий тесак, и, видно, чья-то в прошлом любимая игрушка. И он никак не может принадлежать задиристому подростку в поношенном балахоне.

Но уже не важно — украл он его, сделал сам или ему его подарили — о таком я даже думать не хочу, — ничто не меняет того пренеприятного факта, что этот нож направлен против меня.

А у меня ничего нет.

Мне одиннадцать, а ты гораздо сильнее, чем кажешься на первый взгляд.

Ты выводишь меня под теплое летнее солнце, чтобы научить постоять за себя. Твои конечности — страшное оружие, быстрое и беспощадное. Я часами размышляю о том, как лучше реагировать: уклоняться парировать, блокировать удары. Либо ты отступаешь, либо тебя бьют.

Я без сил сижу на земле, потирая ребра там, где тебе удалось их достать, хотя я знаю, что ты старался действовать не в полную силу.

— Ты обещал научить меня драться, — говорю я.

— Этим я и занимаюсь.

— Ты только показываешь мне, как защищаться.

— Доверься мне. Сначала следует научиться именно этому.

— Я хочу научиться атаковать, — и я упрямо скрещиваю руки на груди. — У меня уже достаточно сил.

— Борьба не подразумевает использование собственной силы, Кензи. Нужно учиться использовать их силу против них самих. Истории всегда будут сильнее. Они почти не чувствуют боли — ты не можешь причинить им никакого серьезного вреда. У них не идет кровь, а если их убить, они не умрут. Они умирают и возвращаются. Но если умрешь ты, то уже не вернешься.

— Я могу использовать оружие?

— Нет, Кензи, — ледяным тоном отрезаешь ты. — Никогда не носи оружия. Никогда не рассчитывай на то, что не является неотъемлемой частью твоего тела. Все остальное могут отобрать и использовать против тебя. А теперь поднимайся!

Бывали моменты, когда мне хотелось нарушить обещание, данное деду. И сейчас, глядя на острое лезвие ножа в руках срывающейся Истории, я испытываю жуткое сожаление, что не сделала этого. Но я не могла нарушить правил, установленных дедом. Иногда я нарушаю законы Архива или немного их искажаю, но всегда соблюдаю то, о чем говорил дед. И, похоже, он был прав, потому что я до сих пор жива.

Во всяком случае, до этого самого момента.

Джексон беспокойно переминается с ножом в руках, и я с первого взгляда могу сказать, что это не его оружие. Он к нему не привык. Это хорошо. Значит, у меня есть шанс отобрать его. Я снимаю желтую бандану и растягиваю ее между двумя руками. И заставляю себя улыбнуться, потому что, может, сейчас у него и есть преимущество в виде острого клинка, но, какой бы оборот ни принимала физическая борьба, она не прекращает быть борьбой ментальной.

— Джексон, — начинаю я, еще туже натягивая ткань. — Тебе вовсе не нужно…

И тут за его спиной я вижу какое-то движение. Там мелькает легкая неуловимая тень, черная фигура в серебристой короне. Это происходит так неожиданно, что я на мгновение отвлекаюсь и теряю бдительность.

Этим, конечно, пользуется Джексон и тут же бросается на меня.

Его конечности длиннее моих, и мне приходится несладко. Он дерется, как дикое животное в западне — отчаянно, бездумно. И нож держит неправильно, слишком низко, так что образуется зазор свободного пространства между рукой и клинком. Следующий удар он наносит со слепой яростью и так стремительно, что мне приходится отклониться назад. Я с трудом удерживаюсь на ногах. И тут мне приходит в голову план. Но чтобы его выполнить, мне придется подобраться слишком близко, а это может кончиться плохо, если у противника нож. Он снова делает выпад, и я стараюсь изогнуться так, чтобы обе мои руки оказались с одной стороны, одна под ножом, другая — над ним. Но я делаю это недостаточно быстро, и лезвие чиркает по моему предплечью. Кожу обжигает боль, но у меня появилась надежда: действительно, он делает неверный удар, я подаюсь вперед, подняв одну руку и опустив другую, так что нож оказывается в пространстве между моими руками и банданой. Он слишком поздно понимает, что это ловушка, и пытается отскочить назад, но я резко дергаю руку вниз, и нож оказывается в петле. Я затягиваю ее изо всех сил и в то же время бью ногой наугад по его зеленому балахону. Он отлетает назад и выпускает нож из рук.

Ткань разматывается, и нож падает мне в руки. Рукоятка бьет меня по ладони прямо в тот момент, когда он, как игрок в регби, бросается вперед, обхватывает меня за пояс и валит на пол, вышибая воздух из легких. Нож со звоном укатывается в темноту.

По крайней мере, теперь мы на равных. Может, он сильнее, и страх добавил ему энергии, но у него не было дедушки, который считал единоборства обязательным пунктом учебной программы. Я ухитряюсь высвободить из-под него ногу и упираюсь ею в стену, радуясь, что Коридоры такие узкие. Мне удается оттолкнуться и перекатиться через голову, так что я теперь над Джексоном и вовремя блокирую неуклюже занесенный кулак.

И тут прямо у его локтя, на полу, я вижу замочную скважину.

Я ее не отмечала и не знаю, куда ведет эта дверь. Я даже не знаю, подходит ли к ней мой ключ. Но я должна что-то сделать. Я высвобождаю свою руку с ключом, засаживаю ключ в скважину и поворачиваю, задержав дыхание перед тем, как слышу щелчок. И смотрю в дикие глаза Джексона, как раз в то мгновение, как дверь распахивается, и мы оба летим вниз.

Окружающее пространство меняется, и вместо того, чтобы упасть, мы несемся вперед и падаем прямо на холодный пол приемной Архива.